Леонид Чижик, джазовый пианист, композитор, заслуженный артист России: «Я инфицирован джазом»

У него абсолютный слух и бесконечная жажда познавать мир и дарить. Он с концертами посетил четыре континента. Он в совершенстве владеет немецким языком и преподает музыкальное искусство за границей. А в перерывах между педагогической деятельностью Леонид Чижик с успехом гастролирует по всему миру.

– Леонид Аркадьевич, когда я находилась в зале во время вашего выступления, у меня создалось впечатление, что я вижу глубоко счастливого человека на сцене, а в зрительном зале – счастливых зрителей от того, что они видят и слышат вас. Вы счастливы?

– Да, несомненно! Хотя жизнь у меня совсем нелегкая, и она меня бьет иногда очень серьезно. Но я также понимаю, что мне настолько повезло в том плане, что мне не пришлось искать свой путь, свою профессию. Ведь как обычно складывается? Чаще всего люди работают, для того чтобы себя прокормить. При этом не каждый может сказать, что он рожден быть бухгалтером или архитектором. И для многих открытие себя может даже никогда не произойти. А мне в этом смысле, конечно, повезло. Повезло и с родителями, которые меня правильно определили. Безусловно, я счастливый человек!

– В какой момент поняли, что джаз – это ваша судьба, ваше призвание? Вы проснулись рано утром, это была весна, может быть, было солнечно, помните, какое у вас было настроение в тот день?

– Я просто цепенел, когда слышал музыку, где бы я ни находился, где бы она ни звучала. Меня всегда тянуло к музыке. Так рассказывали и родители. И мне повезло, что у меня есть определенные дефекты в руках – неправильное строение рук и суставов. Когда меня привели еще малышом в музыкальную десятилетку в Харькове, все сказали, что я должен играть на скрипке, потому что у меня абсолютный слух. А когда я стал учиться играть на скрипке, для меня это оказалось невозможным, потому что я не мог правильно обхватить гриф. То есть это положение руки просящего, нищего, которое мне несвойственно. А я могу только давать. Со скрипкой дело не пошло. И мне и в этом повезло, потому что пришлось играть на рояле.

– Вы родились в Кишиневе, но все детство связано с Харьковом. Там вы учились в музыкальной спецшколе на трех отделениях сразу – фортепианном, теоретическом и композиторском. Трудно было?

– Это было приятно (Улыбается.).

– Остальные предметы не страдали от отсутствия внимания?

– Страдали, конечно. Но вся система образования в десятилетке была построена таким образом, чтобы развивать талант талантливых деток. Поэтому и главным делом была, конечно, музыка, и все остальные предметы носили вторичный характер. Но мне влетало порой. За любовь к музыке! Один эпизод помню до сих пор. Дело было в третьем классе, я тогда играл на всех переменах. Мне нравилось играть и то, что меня слушают. А мои одноклассники постоянно просили сыграть что-нибудь еще. Я исполнял все популярные мелодии того времени, тут же их обрабатывал, варьировал. И педагогам тоже нравилось, они тоже просили поиграть им. Вот такой я стиляга. И вот однажды, когда я в очередной раз играл на переменке, педагог по украинскому языку Евдокия Васильевна возмутилась. Как это так: на перемене все должны отдыхать, а я играю! И тогда я был наказан: весь наш класс поехал в парк на экскурсию, а меня не взяли. И вот до сих пор не могу понять, за что я тогда был наказан (Смеется.). За то, что любил музыку?!

– С15 лет вы начали работать в лучших харьковских оркестрах. Юного пианиста сразу заметили любители джазовой музыки. Именно в эти годы вырабатывалась профессиональная хватка?

– Для меня это не было работой. Это акт творчества. Я мог играть все, что вижу. И готов был играть и в ресторанах в том числе. Дело в том, что я был инфицирован джазом. Примерно с 11 лет, когда я услышал по радио музыку, услышал именно то, что меня сразу же заразило, инфицировало. И я понял, что это то, что я люблю более всего.

– 1965 год, пожалуй, можно считать знаковым. Вы стали студентом фортепианного факультета Музыкально-педагогического института имени Гнесиных и участником знаменитого трио Германа Лукьянова. Тогда начался новый виток вашей жизни?

– О да! И я, пользуясь возможностью, поскольку не часто играю в России, хотел бы сейчас сказать, что очень благодарен Герману Лукьянову. Для меня это был первый серьезный музыкант, серьезная личность, который оказал сильное влияние. Я хочу его поблагодарить за ту помощь, которую он оказал в период моего становления. Он очень хороший музыкант.

– Когда вы готовились к выступлению в Таллине и одновременно усиленно репетировали другую программу, так случилось, что вы переиграли руки. Первая мысль? Ощущение? Вы поняли, что теперь придется остановиться?

– Так вы все знаете, даже про болезнь! С вами скучно! (Смеется.). Да, я учился в институте на втором курсе, готовился к конкурсу, в котором принимали участие четыре вуза. Наградой за победу была гастрольная поездка по Италии. Я тогда играл бесконечно. Все время. Перенапряжение было ужасное. И случилось так, что переиграл руки. И я не мог даже держать чайную ложечку. Мне бы не хотелось пересказывать эту историю. Это было первым серьезным испытанием, которое я понял, что обязан пройти. И я прошел. Я тогда лечился два месяца. Резюме врачей было малоутешительным. И поэтому мне пришлось самому себя заново создавать.

– Вы по знаку Зодиака Козерог. А это, как правило, люди целеустремленные, яркие, харизматичные. Какой вы по характеру?

– Я целеустремленный, яркий, харизматичный! (Смеется.). Шутка!

– Шутка?!

– Хотя, скорее всего, так оно и есть. Для меня. Но я понимаю, что моя цель несет благо для остальных. Я могу превращаться в серьезную энергию, благодаря моему устройству. Мне в свое время удалось пробить режим, идеологическую броню. И чувствовать себя полноценным членом общества и в то же время играть джаз. Я тогда играл в трио с Германом Лукьяновым. Но так получалось, что я не создавал себе кумиров. Я все равно шел дальше. Мне всегда казалось, что у меня есть что сказать самому. Несмотря на то, что я владею достаточным количеством стилей, у меня сложился свой собственный стиль, свой язык.

– И как он называется?

– Мой! (Смеется.). Я никогда не пытался сформулировать. Скорее он связан с полистилистикой… А надо ли его формулировать? Формула подразумевает создание антиформулы, антитезы. И как только я сформулирую свое собственное направление, мне тут же придет конец в том виде, в котором я могу сегодня являться.

– Когда вы задумались впервые о своем собственном ансамбле?

– Мне хотелось играть не тайком, не исподтишка, не роняя достоинства моего и того искусства, которое я очень любил и уважал. Мне хотелось делать это открыто, потому что это нужно и мне, и всем, нужно нашему обществу. Это даже были не задумки об ансамбле, а задумки о возможности играть вообще. Мне мои приятели проиграли большое количество спиртного, когда я был студентом: я спорил, что буду играть в зале Чайковского джаз и в большом зале Московской консерватории. Спорили, потому что никто в это не мог поверить. А я в это верил.

– Всегда верили?

– Да, я верил всегда. Я чувствовал в себе силы, что я должен выполнить миссию. Что никто, кроме меня, это не сделает.

– Диплом вы тогда не получили, проучились три года и ... появились другие приоритеты?

– Меня просто исключили из института. А приоритеты у меня всегда были одни и те же – искусство и музыка. С одной стороны, я учился очень хорошо. И я чувствовал, что мной гордятся. Но я много гастролировал, постоянно были съемки, фестивали, встречи и, соответственно, пропуски занятий. К тому же требовали с меня больше, чем с других. Сначала я думал, это лишь воспитательные меры в плане выработки дисциплины, и что меня восстановят, но меня отчислили. Зато я с благодарностью и теплом вспоминаю ректора Горьковской консерватории. Там сделали все, чтобы я почувствовал себя родным.

– В 70-х вы начали гастролировать со своим трио по Европе. Как вас принимала публика?

– Я нес знамя советского искусства, поэтому, приезжая куда-либо, меня воспринимали как представителя той страны, из которой приехал. И мне приходилось каждый раз переубеждать всех. Я убеждал всех, что в этой стране можно играть, и играть хорошо. А встречали по-разному, и камнями тоже. И приходилось порой ломать зал музыкой.

– Когда вы поняли, что трио стало тесным для вас? И только в сольном пианизме вам свободно?

– В 1977 году я решил играть один. Меня не устраивало то, что я должен был играть то, что приготовлено, сделано заранее. В этом я находил актерство, лицедейство, в этом было мало творчества и искусства. А оно должно быть первозданным, сиюжесекундным. И потом, нужно было платить музыкантам. Я решил играть меньше, но играть лучше и играть один. С тех пор у меня не было постоянного ансамбля.

– С 1991 года вы живете в Германии...

– У меня был спад концертной деятельности после приезда в Германию. Это связано с рыночной ситуацией, к сожалению. Искусство и культура тоже имеют свои артикулы, свои полки, склады. Если раньше я был суперстар из Советского Союза, и я был всегда желанным, то после того, как я стал постоянно проживать в Германии, потерял этот статус.

– Чем живете сегодня?

– Я работаю педагогом, я профессор. И чем больше я занимаюсь этой деятельностью, тем больше нахожу интересного для себя. Раньше для меня большее значение имели концерты, да и труд педагога не оценивался в России. В Германии относятся к этой профессии очень серьезно. Здесь платят такие деньги, на которые я могу жить спокойно. Профессура здесь – очень серьезная позиция.

– А таланты там есть?

– Есть, есть!

– Мне кажется замечательным тот факт, что у вас есть возможность передать опыт будущему поколению, поделиться мыслями, знаниями, умениями.

– Безусловно. Мое основное место работы – Веймарская консерватория. Класс интернациональный, 12 студентов. В Мюнхене девять часов и шесть студентов. Есть студенты из России, Кореи, Китая, Австралии, Франции, Болгарии, Сербии. Остальные – немцы. У меня групповые и индивидуальные занятия. И потом, каждый студент – это личность, у которого есть свой взгляд, свой язык, свой стиль. И если говорить о том, что является самым главным в педагогике, то это найти самобытность каждого, выявить личность в каждой личности. Далее развивать эту личность, не создавать поток, не создавать инкубаторских джазменов. Хотя есть и такие. Многие играют одинаково, так, как играют все. Но при этом теряется личность. И они это понимают. У нас замечательные отношения со студентами.

– Как свободное время проводите?

– Может, это с возрастом связано, но я стал замечать в себе такие черты, как тяга к ухаживанию за садом. Мне нравится садить. Раньше я думал, это бюргерство, что-то мелкобуржуазное, а сейчас иначе отношусь. Это очень хорошо. Это все равно, что одухотворить окружающее, это значит полюбить свой дом.

– В Россию вы привезли «Джаз о любви». И за окном – весна. Вы романтик?

– Конечно, да.

– А джаз – только о любви?

– Джаз – это жизнь, это бесконечное рождение, это пульс, это время, это актуальность. В 30-е годы своя актуальность, сегодня – своя. Джаз – это процесс бесконечного рождения, ощущение первозданности. Вы понимаете, что это все условно?! Джаз – это философия мироощущения. Есть такие люди, кто не играет джаз, но они чувствуют джаз, они живут естественно, чувствуют время, ситуацию, они не лгут. И они джазовые люди. И есть джазмены, и они не являются джазовыми музыкантами и джазовыми личностями, потому что играют шаблоны. Они не актуализируют время, не реагируют на бесконечно меняющееся время и остаются застывшими. Поэтому я порой играю музыку, которую трудно с первого раза определить как джазовую. Но это по сути джаз, потому что именно это – отражение ситуации и времени, которое и является адекватным.

– Здесь и сейчас.

– Правильно. Здесь и сейчас. Но это изначальная форма проявления творчества. Есть еще «всегда и везде». Это задача любого художника. Не репортаж, а роман.

– Музыка на все времена.

– Барды поют – здесь и сейчас. А есть искусство Мандельштама, Пушкина….Поэтому я стараюсь, не нарушая адекватности, ответить на вопрос – всегда и везде.

– Любите дарить подарки?

– Да, конечно. Я человек, который дает.

– А получать?

– Тоже нравится. Но больше – дарить.

– Сегодня о чем-нибудь мечтаете? Есть что-то такое, чего не удалось достичь, какая-то вершина, на которую не удалось взобраться?

– Если честно, то вершины, связанной с карьерой, нет. Скорее вершины, связанные с собственным преобразованием: смогу ли я играть так, чтобы я понимал, что все, что я играю, я играю по-новому, без штампов. Это такая работа, которая никогда не прекращается.

– В свет вышел ваш новый альбом под названием «Сакура». Первые ассоциации – весна, Страна восходящего солнца, любовь, пробуждение...

– Да, это так. Это и весна, и любовь, и Страна восходящего солнца, и цвет, и аромат, и настроение. Здесь другое ощущение времени. Это состояние внутреннего оцепенения: время начинает течь очень покойно. В этом нет суеты, сутолоки, есть покой и пробуждение. Этот компакт-диск только появился, и пока его нет в продаже. А записан он был два года тому назад в Мюнхене на фестивале «Фортепианное лето». Это один из самых крупных фестивалей, где звучит не только джаз, но и классическая музыка. В рамках этого фестиваля мне предложили сыграть программу, где речь идет о фольклоре. В диск вошли шесть композиций, я доволен этой записью. Она не студийная, это запись live. Мне нравится, что здесь мало внешних эффектов. Он медитативен, в нем нет стремления понравиться. Мне кажется, «Сакура» будет нравиться в России. Потому что здесь нет лукавства, есть честность, энергия, и есть Музыка.

Автор выражает благодарность Челябинскому концертному объединению, а также замечательному человеку Вениамину Беленькому за помощь в организации интервью