Владимир Познер, журналист, политический обозреватель: «Если Путин к власти вернется, все станет по-прежнему»

Более яркой, противоречивой и загадочной персоны в истории отечественной тележурналистики не сыскать. В нем впечатляет все: от биографии до удивительной природной харизмы. Легкий, стремительный – возраст остается где-то там, за кадром, он так же вальяжно спокоен перед небольшой университетской аудиторией, как и вечерами в миллионах телевизоров. «Такой же, как на экране», – отмечаешь про себя, завидуя этому чисто мужскому счастью – не бояться физической старости. И лишь потом становится понятно, что просто линза камер не способна исказить то, что не способна передать: образ давно все наперед знающего человека.

– Владимир Владимирович, как вы оцениваете важность Интернета в развитии современного общества?

– Интернет – это чрезвычайно важный инструмент, потому что он дает возможность человеку получить то, в чем он больше всего нуждается. Информация относится к категории наиболее ценных вещей. В тоталитарном обществе, например, информации минимум. Может быть, кто-то из вас помнит, что в советское время существовали такие учреждения, как Агентство печати «Новости» (АПН), ТАСС, Гостелерадио и так далее. И у них были свои библиотеки – с газетами, журналами, в том числе и издания других стран. Называлось это «спецхран», и попасть туда могли далеко не все. Для этого вы должны были иметь специальный пропуск – право читать это все. А так это было запретно: там была информация, которую вы не должны были знать. Это характерно вообще для закрытых обществ. Слава Богу, Россия сегодня не такое закрытое общество, хотя назвать ее открытой тоже нельзя. Это процесс. Интернет демократичен в том смысле, что любой человек имеет доступ к информации. Но далеко не все, что там есть, является информацией.

– Многие сейчас отмечают, что доверие к традиционным СМИ утеряно. Читатели охотнее ищут информацию в блогах, социальных сетях и прочая, полагая, что журналисты все равно правды не напишут.

– Почему перестают доверять журналистам? По совершенно очевидным причинам: эти журналисты, будучи независимыми, выполняют определенные задания власти или, в редких случаях, хозяев. И читатель-слушатель-зритель понимает, что это – не то, это – не правда, и отворачиваются, ищут информацию в других источниках. И это абсолютно нормальный процесс. Во времена перестройки и гласности журналисты были среди тех, кому больше всего доверяли. Сегодня мы находимся по этому показателю на очень низком уровне. Почему это произошло? Потому что многие из нас предали свою профессию.

– Есть ряд русскоязычных СМИ, где изложение новостей несколько отличается от «официальных» каналов. Тот же RTVI, «Эхо Москвы»... Но и там вы – редкий гость. Почему?

– Кому принадлежит «Эхо Москвы»? На 65 процентов – «Газпром-Медиа». «Газпром-Медиа» кому принадлежит? Газпрому. Газпром кому принадлежит? Сами понимаете. Вывод? Все, что происходит на «Эхо Москвы» – это позволено властью. Это такой клапан, чтобы пар выпустить. На самом деле, это очень цинично: чем меньше аудитория, тем больше свободы. Если газету читают три с половиной человека, вы там сможете найти какую угодно информацию. Вы знаете, какая потенциальная аудитория «Эхо Москвы»? Чуть более двух миллионов человек. Что касается меня, то я на «Эхо Москвы» нечасто бываю. Бываю, когда я считаю, что это будет иметь хоть какой-то смысл. А вот просто так присоединять свой голос к этому разрешенному тявканью... Извините, что я так выражаюсь. В этом нет ни смелости, ни отваги – ничего.

– Что же делать, когда на «официальных» и самых массовых телеканалах – сплошные «кривые зеркала» и ледовые шоу?

– Есть коммерческое, а есть так называемое общественное телевидение. Коммерческое телевидение – это бизнес. Оно направлено на то, что собрать как можно больше зрителей. Чем выше рейтинг, тем дороже минута рекламного времени. Если я хочу завоевать внимание как можно большего числа зрителей, я устремляюсь на поиски как можно более общего знаменателя. Я могу делать программу, которая будет заставлять людей думать, сопереживать, размышлять, делать выводы, но если мы занимаемся коммерческим телевидением, я этого делать не буду. Потому что большинству зрителей этого не надо – думать, размышлять и так далее... Зрители хотят «про голую женщину». И любой владелец коммерческого канала выберет «голую женщину». Ради рейтинга.

В России нет общественного телевидения, которое бы не зависело от рекламы и не зависело от властей. Такое, например, как ВВС в Великобритании. Наличие таких каналов несколько разделяет общество, так сказать, на элиту и плебс. Потому что программы общественного телевидения – не менее зрелищные, красочные и интересные, но все-таки заставляют зрителей задумываться и размышлять. В том, что в России нет общественного телевидения, повинна власть.

Я лично по этому поводу встречался с Путиным когда-то, и он меня спросил: «А кто будет платить? У нас же нет денег на это». Я ему напомнил о канадском канале СВС, на содержание которого законом отведен некий процент из бюджета страны, и снижать этот процент нельзя ни под каким предлогом. То есть давить таким образом на канал не возможно – повысить процент можно, понизить нельзя. И назначать там никого нельзя. На что мне Владимир Владимирович ответил: «Ну, вы хороший человек, только наивный. Вы же понимаете: кто платит, тот и заказывает музыку». Я его не убедил. Мы с Горбачевым Михаилом Сергеевичем потом еще писали ему письмо, на которое получили из администрации ответ: общественное телевидение – вещь, конечно, хорошая, но – «еще рано». Вот вам всем – «еще рано».

– А как вы относитесь к уровню профессионализма нынешних журналистов?

– Я отношусь сдержанно. Я понимаю, что в тех политических условия, в которых работают журналисты, быть журналистом сложно. Нет открытых запретов, но есть множество таких известных ограничений, но официально о них не говорят. Сильно работает самоцензура. Цензуры нет, но каждый журналист знает: об этом лучше не говорить, опасно... И он уже журналистом быть не может! Упрекнуть журналистов в этом я не могу. Всегда в таких случаях вспоминаю стихи Евтушенко: «Сосед ученый Галилея был Галилея не глупее: он знал, что вертится Земля, но у него была семья»... Нельзя требовать от журналиста, чтобы он чем-то жертвовал всерьез только потому, что ему не дают быть журналистом. Потому, говоря о невысоком качестве современной журналистики, надо понимать причины. Конечно, сейчас полно продающихся журналистов. Но не стоит забывать, что и они являются заложниками той политической ситуации, которая складывается в стране последние лет 12.

– А сами вы откуда предпочитаете новости узнавать? Современными техническими устройствами активно пользуетесь?

– Если говорить о всяких этих «айпадах» и прочее, то я не охотно ими пользуюсь – мне не в кайф, как говорится. Может быть, в силу возраста предпочитаю бумажные издания. Gerald Tribune, New York Times, ICONS – это из англоязычных; из российских – «КоммерсантЪ» и «Ведомости» – это то, что я читаю, можно сказать, религиозно. Что касается всяких Лента.ру или ЖЖ, я никогда не могу понять, откуда они берут информацию... «Говорят, что..». А кто говорит? «Из хорошо информированного источника стало известно»... Я как журналист не могу это принять. Поэтому они меня мало интересуют. Я пользуюсь такими источниками, которые за много лет своего существования завоевали определенный авторитет. Я понимаю, что они тоже могут врать. Не то что бы врать... Просто все они имеют свою определенную политическую точку зрения, я это понимаю и читаю разную прессу.

– А вам не кажется, что в последнее время власти в России стали прислушиваться к СМИ? Если раньше на критические публикации просто не обращали внимание, то сейчас стали реагировать?

– Определенные лица всегда реагировали на это, причем, весьма резво. Например, Лужков, который подавал в суд на журналистов, которые его критиковали, и всегда выигрывал. Потому что суды – московские и сильно от него зависели. Власть в России традиционно не обращает внимание на СМИ. Да, сейчас происходят некоторые изменения. Произошли некоторые изменения в обществе. Я думаю, это связано с президентством Медведева, акценты сместились, возникло ощущение, что пресса существует не как инструмент власти, а играет и другую роль. Я на ваш вопрос ответил так: да, но это только первые намеки на то, что руководство страны станет обращать внимание на то, что появляется в СМИ.

– Если Путин вернется к власти, все опять встанет на прежние места?

– Я боюсь, что да, если он вернется.

– Владимир Владимирович, давайте из будущего, хоть и ближайшего, вновь вернемся в прошлое. Вы стали одномоментно известны в России с телемостами в возрасте 52 лет практически. С тех пор прошло немало времени. Это для вас две разные жизни? Жизнь с абсолютной известностью и то, что было до этого?

– Это были совершенно разные жизни. Хотя меня часто-часто приглашали в очень серьезные программы. И дело дошло до очень неприятного момента, когда одна из крупных газет, если я не ошибаюсь, «Лос-Анджелес Таймс», вышла со статьей, которая начиналась так: «Возможно, Леонид Брежнев и возглавляет Советский Союз, но голосом этой страны является Владимир Познер». Вы знаете, это ничего хорошего для меня не принесло. Жизнь была совсем другая, потому что, как ни говори, было иновещание, была пропаганда. Меня никто не знал решительно. А когда появилась возможность быть журналистом, не заниматься пропагандой, а стараться говорить правду и объективным быть, когда можно стало жить в ладу с собой – вот здесь началась другая жизнь. Это для меня самое важное.

– В программе «Прожектор Пэрис Хилтон» вы исполнили одну английскую песню. И то, как вы ее исполнили, с каким задором, с каким молодым восторгом, просто поражает.

– Вообще, многие вспоминают этот эпизод. Я удивлен даже. Просто столько людей звонило, а потом на улице подходили, удивлялись. Я не ожидал. Кстати, это не английская песня, а американская.

– А по-французски сможете спеть?

– Конечно. Вообще, я более известен, в своем кругу, разумеется, как исполнитель шансона и, в частности, «Опавших листьев». Я очень люблю джазовые вещи. Вообще люблю петь для себя. У меня дочь – композитор, очень музыкальный человек. Внучка – у нее чудесный, прямо как колокольчик голос. И иногда дома мы поем вдвоем с ней, как раз джаз.

– Читала что у вас есть ресторан, который вы с младшим братом держите. Как обстоят дела в бизнесе?

– Да, он называется «Жеральдин» – в честь нашей мамы. Поживает отлично. Ему уже пять или шесть с чем-то лет, но, несмотря на кризис, он очень хорошо поживает, чему я очень рад.

– Как вы относитесь к пародиям на вас и вашу передачу в «Мультиличности»?

– Очень хорошо, я прямо смеюсь до упаду. А последняя была очень смешная.

– Владимир Владимирович, какую роль женщины играют в вашей жизни?

– Очень большую. Я очень люблю женщин. С раннего возраста. Я первый раз влюбился, мне было, по-моему, 12 лет. Это была женщина, ей было лет, наверное, 37-38. Она была ирландкой. Звали ее Мэри. У нее была копна волос такого медного цвета необыкновенно. И яркие, синие глаза. Ирландское вообще все. У нее был муж. Но она обращалась со мной удивительно тактично, то есть как со взрослым.

– Вы в каких отношениях были? Учитель-ученик? Или как? Соседка?

– Может быть, как учительница-ученик, не знаю. Она меня брала с собой в кино. Она меня немножко учила как пить коктейль, как водить машину. Она меня приглашала домой просто так поговорить, поболтать. А я был влюблен со страшной силой. И вот мы уехали из Америки. Прошло очень много лет – 38, – прежде чем я вернулся. И когда я вернулся, я пришел к женщине, которая меня крестила, когда я родился в Париже. Она потом жила в Нью-Йорке. Звали ее Рут Лоперт. Она была подругой Мэри. И когда я пришел к своей крестной маме, я спросил со страхом: «А Мэри еще жива?» Она сказала: «Да, мы с ней часто общаемся». Я говорю, что хочу ее увидеть. Она мне сказала – я ей позвоню. А завтра придешь, я тебе скажу. Я пришел, говорю: ну как. Она сказала: она передает тебе привет, но она не хочет тебя видеть. Я сказал: почему? Она хочет, чтобы ты ее запомнил такой, как тогда. Вот сейчас я говорю, а у меня мороз по коже. Это такая настоящая женщина, оказывается, я был, значит, ей не совсем безразличен. Одним словом, женщины в моей жизни всегда играли огромную роль. Я очень люблю женщин. Причем тут без скабрезностей. Вы понимаете, о чем я говорю. Просто я считаю, что вы намного интересней мужчин, вот это я вам точно могу сказать.

– А кто прививал такое отношение? Отец?

– Мама, конечно. Благодаря ей, я с восхищением смотрю на женщин. Независимо от того, чем они занимаются, что они делают. Меня совершенно это не интересует. Это не имеет значения.

– Отличается сегодняшнее молодое поколение женщин от женщин вашего поколения?

– Знаете, это очень опасный вопрос, потому что с возрастом мы склонны всегда идеализировать свое прошлое и относиться с гримасой недовольства по отношению к сегодняшнему дню. Я помню, как Аристотель в свое время писал, что если нынешняя молодежь придет к власти, это будет конец мира. Ну и как-то мир до сих пор удержался. Поэтому надо быть очень осторожным. Как мне кажется, женщины сегодня, конечно, намного более независимы. Я думаю, что нравы стали проще намного. Не обязательно это плохо.

– На ваш взгляд, деньги важны в жизни в отношениях полов?

– В России – да, хотя и не только в России. Деньги, я считаю, важная вещь. Это гарантия твоей независимости. Но деньги не могут быть мерилом в отношениях. Вот есть у него деньги, нет у него денег. Вот это стремление отхватить богатенького. Это всегда было, кстати, читайте Бальзака, читайте Мопассана, читайте кого хочешь, Драйзера. Все это есть. Но сегодня это стало превалирующим. Я не утверждаю. Я не хочу быть в роли вот старого хрена, который не доволен сегодняшним днем и так далее. Я не достаточно много общаюсь с молодыми женщинами. Я бы хотел, может быть, но возраст не очень-то позволяет... Это я, может быть, зря сказал.

– Прочла вашу книгу «Тур де Франс» – литературное дополнение к прошедшему на Первом канале одноименному сериалу, в котором вы и Иван Ургант рассказывали о своих путешествиях по Франции. В чем принципиальное отличие книги от сериала? Зачем людям ее покупать?

– Книга – это совершенно не пересказ фильма. Она написана не в хронологическом порядке. Это попытка рассказать в письменно виде о том, что такое Франция, что я для себя открыл во время этого путешествия. Это попытка развеять, по возможности, некоторые общие представления о Франции. Ведь для нас Франция – это что? Это еда, это духи, это мода… Мне хотелось показать, что это нечто совсем другое – страна колоссальных традиций, древнейшей истории, страна, кстати говоря, хай-тека. Напомнить, что эта страна является первооткрывательницей кино, что это первая страна, построившая поезда высокой скорости… Это страна, как вам сказать, гораздо более широкая, чем то, что представляют здесь. Это же касается и самих французов

– До этого была книга «Одноэтажная Америка». Может быть, зрителями и читателям пора узнать правду об английском снобизме, например?

– Англия пока не отпала, но, знаете, это, может быть, покажется странным, но с Англией, с Великобританией у России плохие отношения, причем давно. И мы понимаем, что нам будет очень трудно получить у англичан возможность работать. Но надежды не теряем.

– А российское «Золотое кольцо» нет желание снять?

– Нет, я не буду этого делать. Я, вообще, хотел бы, чтобы Россию делал человек, который Россию не знает. Понимаете, у меня глаз замыленный, и у нас у всех. Вот есть вещи, я никогда не забуду: приехал мой внук из Германии, ну, тогда ему было мало лет. Сейчас ему 17. Он родился в Германии, папа его немец. Он приехал впервые в Россию. Мы ехали на дачу, потом переезжали через какое-то железнодорожное полотно и вдруг он говорит на плохом русском языке: «Вова, а почему столбы кривые?» (он называет меня Вовой). Я говорю: «Что значит кривые?» «Ну, видишь, они не прямо стоят». Я уже не вижу, что они не прямо стоят. Для меня это естественно. А для него, немецкого мальчика, столб должен стоять прямо. Вот эта замыленность глаза не позволяет делать, условно говоря, «Одноэтажную Россию». Надо видеть все свежими глазами.

– Что бы вы хотели изменить в своей жизни? И в силах ли вы сделать это сейчас?

– Я бы хотел отменить то, что было когда-то в своей жизни, чего я не в силах сделать. Отменить те многие годы, когда я был пропагандистом и занимался негожим делом.

– И на что есть силы, судя по выражению лица, немалые.

– Полно сил.

– На что направите?

– Не знаю, как это сказать... Отмыться, что ли...

И это все о нем

Влиятельный редактор влиятельной газеты:

– Владимира Познера я знаю о-очень давно, помню его еще молодым брюнетом, виртуозно читающим лекции от общества «Знание». Жаль, что понятие «свобода слова» у нас несколько извратили, потому что Познер как раз – увлеченный и искренний борец за нее. Помню, когда нашу газету пыталось прикрыть руководство страны за «разгул демократии» и я был «запрещен со всех сторон», Познер брал у меня интервью «для Запада», а потом сообщил, что хоть сейчас выйдет на улицу с плакатом в мою поддержку. Не так давно он, уже маститый президент телеакадемии и король воскресного эфира ОРТ, снова пригласил меня выступить в своей радиопередаче для «Радио на семи холмах». Как же я удивился, когда увидел, в каких условиях он там работает: на окраине, в скромном помещении, в тесноте. А он ответил: «Радио – король журналистики, и я на все согласен, чтобы иметь доступ в эфир».

Злые люди:

– Пресс-служба Социально-экологического союза после участия в одной из программ «Времена» распространила заявление: «Больше на позорную передачу Познера мы не придем никогда. Слова там нормальным людям не дают, свою точку зрения высказать невозможно».

Андрей Максимов (ТВЦ и АТВ):

– Наличие на телеэкране Познера говорит о том, что у нас существует очень хорошее телевидение, что пока оно не сошло с ума. Могу сказать, что Владимир Владимирович – мой кумир. Я, конечно, не испытываю комплекса неполноценности, но когда все это случилось с НТВ и Владимир Владимирович приехал на прямой эфир, то я, сидя дома, напился, потому что я бы так не смог. Хотя человек я не особо пьющий.

Гардеробщица «Останкино»:

– Женщины от него так и млеют, одна моя подруга специально полдня у меня в гардеробе просидела, чтобы на него взглянуть. Говорят, когда он в 1986 году тот знаменитый телемост вел между женщинами Бостона и Петербурга, фраза «У нас в СССР секса нет» не случайно прозвучала. Говорят, женщина, которая ее сказала, была давно в Познера влюблена, вот и вырвалось от отчаяния, как бы в виде упрека.

Владимир Кара-Мурза («Сегодня», ТВ-6):

– Я с Познером только один раз встречался на программе «Времена», когда там были Кох и Йордан. Я ему до сих пор очень благодарен за то, что он хорошо относится к нашей команде. Сейчас как президент академии он тоже довольно объективно себя ведет, хотя и испытывает давление со стороны государственных каналов. Вот, например, в прошлом году сняли те номинации, в которых должны были победить наши журналисты. Мне тоже «ТЭФИ» не дали из-за скандала, устроенного Доренко.

Что касается журналистики, то я не поклонник и не фанат Познера. Он работает на позорном канале ОРТ, которым руководят Эрнст и Любимов, хотя все время подчеркивает свою независимость. Он и раньше, когда работал на Первом канале при коммунистах, тоже говорил, что сам себе хозяин. По-моему, одно другому противоречит. В общем, про профессиональные качества Познера ничего сказать не могу, потому что об этом ничего не знаю. Это все равно, что говорить о профессионализме водопроводчика. Вот как водопроводчику я ему симпатизирую.

Георгий Саттаров, политаналитик:

– У нас пока ведущие обозреватели событий недели ориентируются на Кремль, в лучшем случае – не выходят за пределы Садового кольца. Первый, кто заговорит с «сильными мира сего» на человеческом языке и от имени народа, приобретет бешеную популярность у телеаудитории.

Телекритик:

– У Владимира Познера получилось именно то, о чем говорит Георгий Саттаров. Президент телеакадемии, лауреат всевозможных премий и обладатель всех мыслимых-немыслимых телезваний, общается с политиками и министрами с пытливостью школьника. Не стесняется задавать простые вопросы: «А почему?» Переспрашивает, когда непонятно, а не многозначительно хмурит брови, как большинство его коллег. Это подкупает аудиторию, уставшую от терминов других телеобозревателей, которые больше всего пекутся о том, чтобы не выглядеть дураками перед маститым собеседником, оставляя в дураках в итоге нас с вами.