Главное чудо 2022-го: кузбассовец, продержавшийся 150 часов под завалом в шахте — о спасении и погибшем товарище

Рядом с шахтой «Распадская-Коксовая» в Междуреченске 5 июля 2022 года произошло два землетрясения, которые спровоцировали обрушение породы. В этот момент в шахте находились 190 человек, 188 из них эвакуировали в первые минуты после ЧП. С двумя шахтерами была утеряна связь. Вскоре сотрудники ВГСЧ нашли мертвым одного из пропавших и, подняв его на поверхность, продолжили искать второго — Леонида Моисеева. Его шансы уцелеть считались микроскопическими, но спустя шесть суток изумленные горноспасатели обнаружили мужчину живым. Как это стало возможным, сам шахтер рассказал корреспонденту NGS42.RU Игорю Епифанцеву.

— Леонид, как вы стали шахтером?

— Я родился в 1973 году в Казахстане, в шахтерском поселке Шахан в Карагандинской области. Там же вырос и окончил школу. Нас было трое друзей-одногодок, мы с ранних лет жили мечтой стать военными летчиками и постоянно говорили, что будем поступать в авиационное училище в Сызрани. Друзья в итоге туда и отправились, а меня в последний момент все-таки отговорили родители. В первую очередь мама — она хотела, чтобы сын был рядом, боялась далеко отпускать. Плюс сыграло роль, что мои отец и дед работали в шахтах, и я решил пойти по их стопам. Поступил в Карагандинский политехнический институт, выпустился из него в 1995-м с квалификацией горного инженера.

После этого некоторое время работал на угольных предприятиях в Казахстане. Но тогда шли «лихие» 90-е, и многие из них закрывались. В определенный момент вариантов в этой сфере у меня не осталось и я попробовал заняться бизнесом. Получалось, скажем так, с переменным успехом. В 2003 году обстоятельства привели меня в Кузбасс, в город Междуреченск, где я навещал одногруппника. Здесь вновь увидел шахты и понял, что хочу вернуться в эту сферу. Переехал сюда и устроился на горнодобывающее предприятие. Как только вышел на первую смену, понял, что это мое. Было ощущение, что несколько лет где-то бродил впустую, чем-то не тем занимался, а теперь, наконец, оказался на своем месте. Позднее в Междуреченске познакомился со своей будущей женой Людмилой.

Вообще, свой путь в угольной сфере я начинал с должности ГРОЗа (горнорабочий очистного забоя) на участке добычи угля. Дальше — горный мастер, помощник начальника участка. После этого несколько сменил специализацию и трудился на горнокапитальных выработках. На «Распадской-Коксовой» я был и до сих пор официально являюсь машинистом буровой установки на участке дегазации горных выработок. Основная задача на этом посту — бурение скважин под дегазацию, также в обязанности входит ревизия, техническое обслуживание газоотсасывающих установок и сопутствующего оборудования.

— 5 июля 2022 года у вас фактически второй день рождения. Вы помните как начиналась эта смена, было ли что-то странное?

— На то, что может что-то случиться, ничто не указывало. Все шло как обычно — проснулся, позавтракал, поехал на работу. Затем взял наряд, спустился в шахту, в подготовительную выработку на глубине примерно 500 метров от поверхности, начали с напарником выполнять свою задачу. Нужно было пробурить три скважины для дегазации, затем заходили специалисты по аэрологической безопасности и делали прогноз выбросов и удароопасности угольного массива. Там принцип такой — если они определяют, что благодаря скважинам газа стало меньше на необходимую величину, то мы уходим, и к работе в выработке могут приступать проходчики. Если же достаточно газа не ушло, мы бурим еще скважины.

В тот раз по итогам исследований аэрологов нам сказали, что нужный эффект достигнут, можно убирать буровую установку в нишу и выходить на поверхность. Мы убрали установку, привели ее в порядок для следующей смены и направились к выходу. До него можно было добраться двумя способами: либо сесть на периодически курсирующий пассажирский состав, либо — на постоянно работающую канатно-кресельную дорогу. Точки, где мы на них садимся, находятся в разных местах. Я выбрал второй вариант, мой напарник и другие горняки — первый. Я прошел несколько сотен метров, думал в тот момент вообще не о шахте, а о планах на остаток дня и на последующие выходные. И тут произошла авария.

— Как вы помните те секунды?

— Я просто иду и вижу, как буквально в пяти метрах от меня внезапно подлетает почва и разом захлопывается вся выработка. Зрелище незабываемое, хотя пережить его во второй раз, я, конечно, не хотел бы. Меня отбросило ударной волной, скорее всего, я ненадолго потерял сознание. Потом очнулся, дотянулся до фонаря, увидел, что повсюду вокруг стоит пыль, и она никуда не уходит, то есть в это место снаружи перестал поступать воздух. Надел респиратор, чтобы дышать.

Стал оценивать обстановку, понял, что нахожусь в замкнутом пространстве, шириной около пары метров и в высоту метра полтора. У себя на груди увидел сапог, сначала удивился, не мог понять, как он здесь оказался. А потом осознал, что это мой сапог. То есть у меня правую ногу в бедре сломало и так сильно выгнуло. Я понял, что раз боли не чувствую, значит, пока что у меня шок, и надо попытаться вернуть ногу в относительно нормальное положение. Разогнул ее, чуть развернул, положил. Постепенно стала приходить боль и особенно она ощущалась в области стопы на той же ноге. Тогда я еще думал, что там сильный ушиб.

Боль все усиливалась, и на вторые сутки я понял, что нужно целиком осмотреть ногу. Стал срезать ножом одежду, сапог. Нож, кстати, не входит в шахтерскую амуницию, а носить его с собой мне еще в 90-е в Казахстане посоветовал горняк-ветеран. Этот совет в итоге спас мне жизнь. Когда освободил стопу, она раз — и просто-напросто чуть не отвалилась. Оказалось, не ушиб, а открытый перелом. К счастью, кровотечения на тот момент уже не было. Кровь поначалу, конечно, шла, но ее впитала портянка, а потом она выступила в качестве повязки, зажавшей рану и остановившей кровотечение.

У меня был с собой перевязочный пакет, я обмотал ногу в области стопы и стал заниматься бедром, а именно — делать для него шину. Рядом со мной оказалась деревянная катушка от кабеля, снял с нее пару дощечек, примерил, увидел, что они большеваты. Стал отпиливать ножом лишнее, наверное, сутки этим занимался. Потом приложил к ноге, обмотал металлизированным скотчем (его выдают горнякам, работающим на участке дегазации, для устранения повреждений в трубах). И в таком положении нога оставалась до самого конца.

— Как вы смогли дышать под землей?

— Когда за минуту до аварии я двигался к выходу из шахты, струя воздуха шла мне навстречу. После обрушения она прервалась и, как я уже говорил, повсюду вокруг стояла пыль, которая никуда не исчезала. У меня был при себе самоспасатель и, вообще, по технике безопасности, сразу после подобных инцидентов его предписывается надевать. Но я тогда рассудил, что авария, скорее всего, достаточно серьезная, и быстро до меня спасатели не доберутся, значит, надо поберечь ресурс самоспасателя, потянуть время. Я ограничился респиратором и стал контролировать газовую обстановку в воздухе с помощью газоанализатора, который тогда еще работал.

Через несколько часов уровень концентрации метана в воздухе превысил допустимую норму, только тогда я воспользовался самоспасателем. Его хватило на два-три часа, после чего пришлось снять и пытаться дышать без него. Если бы метан так и остался, скорее всего, я бы задохнулся. Но к тому моменту вновь появилась струя воздуха — либо восстановилась по тому же направлению, либо нашла какое-то другое — и она вытянула пыль с газом из того пространства, где я находился.

— Были ли у вас еда и вода?

— Я всегда беру с собой на смену несколько конфет. Это мне тоже еще много лет назад посоветовал делать старый шахтер в Казахстане. Просто на всякий случай. Четыре-пять карамелек и были моей пищей. Примерно раз в сутки я съедал по одной конфете.

Что касается воды — на смену я выходил с наполненной литровой флягой. Около двух третьих фляги я выпил, получается, 300 мл оставалось. Их под завалом я старался растянуть максимально. Хотя очень хотелось и напиться сразу, и на лицо полить. Но понимал, что чем дольше есть вода, тем больше шансов продержаться. Я ее даже не пил — подносил ко рту, чуть смачивал язык, десны, этого было достаточно. В итоге воды хватило примерно на четверо суток, при том что нашли меня за шесть.

— Получалось следить там за временем?

— В первые двое суток, пока работал фонарь, да, я контролировал время по наручным часам. Потом света не стало, и после этого я довольно быстро перестал понимать, день сейчас или ночь. Когда горноспасатели до меня добрались, я спросил, сколько прошло с момента обрушения. Услышав, что около шести суток, очень удивился. По моим ощущениям, прошло не меньше девяти-десяти дней.

— Вы сказали, что срезали с себя одежду. Не возникла ли угроза замерзнуть?

— Когда меня нашли сотрудники ВГСЧ, они замерили температуру в «капсуле», где меня зажало. Оказалось, там было +24 градуса. При том, что везде вокруг — не больше +16. Единственное, как я могу это объяснить — на том участке, где я шел в момент аварии, был заготовлен в мешках специальный материал для изготовления перемычек. Его особенность в том, что при взаимодействии с влагой он выделяет тепло. После обрушения этот материал оказался подо мной, и на него начал стекать пот. Пошла реакция, в результате воздух в ограниченном пространстве прогрелся до вполне комфортной для меня температуры.

— Обращались ли вы к Богу?

— Да. Я не рыдал, не ругался на него и не молился, чтобы он обязательно спас меня. Я приводил доводы, почему сейчас никак мне нельзя умирать. Ты, господь, послал мне испытание — ну, вот, что будет, если я его не выдержу? На кого я оставлю супругу, маму? Кто за меня отремонтирует забор на даче? Я не стану говорить, что доносился голос, который мне что-то отвечал — нет, такого не было. Но мне казалось, что Бог меня слышит, и этого было достаточно, это мне помогало.

— Были моменты отчаяния, когда казалось, что спастись не удастся?

— Совру, если скажу, что таких моментов не было. Мысли всякие приходили. Весь вопрос в том, какие мысли ты отбросишь, а на каких будешь концентрироваться. Я смиренно ко всему отнесся. Если суждено уйти — значит, суждено. Кричать, паниковать нет никакого смысла. Решил, что сделаю все возможное, а там — будь что будет.

— Когда вы поняли, что к вам пробиваются спасатели?

— Примерно на четвертые сутки, по моим внутренним часам, получается, седьмые-восьмые. Я тогда впервые ясно услышал звук работы отбойного молотка. Шахтер его ни с чем не спутает. Стало ясно, что они за мной идут. Я стал в ответ подавать сигналы. Повезло — рядом со мной после обрушения оказались металлические сейф и вал от ленточного конвейера. По форме его можно сравнить с палкой. Я стучал валом по сейфу, причем старался отбивать разные ритмы. Спасатели потом рассказали, что так меня и услышали и именно по меняющейся «мелодии» поняли, что это сигналы от человека.

— О чем был ваш первый разговор с ними?

— Они попросили назвать фамилию и имя, я представился. В ответ: «Да ну нафиг! С ума сойти! Слава богу, братан, мы так тебя искали!». Я поинтересовался, какая сейчас дата, и насколько велики масштабы аварии. Парни оказали мне первую помощь, дали воды. Потом стали поднимать наверх. Сначала на носилках, дальше — на дизелевозе, в специальной корзине для транспортировки пострадавших.

— Как проходит реабилитация?

— Когда поступил в госпиталь, врачи очень удивились наличию шины на ноге, судя по их реакции, она была наложена неплохо. Практически сразу мне прооперировали стопу, промыли ее, несколько дней подряд ставили капельницы. За мою стопу докторам пришлось побороться, был серьезный риск, что могу ее потерять. На ней выполнили еще шесть операций. В итоге стопа останется, но с ограниченной подвижностью. Шевелить ею я уже не смогу, а опираться при ходьбе — вполне.

Бедро мне прооперировали только через полтора месяца после вызволения, в конце августа, потому что в ноге развился тромбоз, и сначала нужно было обеспечить разжижение крови, мне кололи специальные препараты. После операции на бедре до сих пор проходит реабилитация. Я сейчас передвигаюсь с помощью костылей. Постепенно должен буду перейти на ходьбу с палочкой, а потом — и без нее. Ориентировочно, в марте-апреле 2023-го рассчитываю выйти на прогулку без дополнительных приспособлений.

— Вы по-прежнему остаетесь сотрудником «Распадской-Коксовой»? Сможете ли вернуться на работу?

— Да, я ведь не увольнялся, и меня не увольняли. Остаюсь работником компании, который находится на больничном. Что касается возвращения — сам я легко вернулся бы в шахту, страха у меня перед ней нет, но с учетом травмы ноги никакая медкомиссия меня до этого не допустит. У нас был предварительный разговор с руководством предприятия, мне предложили продолжить работу в учебном центре «Распадской» в качестве преподавателя. Думаю, что приму это предложение.

— При обрушении на «Распадской-Коксовой» погиб ваш коллега Андрей Романин. Каким вы его запомнили?

— С Алексеем Романиным, папой Андрея, мы вместе долгое время работали. Потом так получилось, что оказались на разных участках предприятия, но продолжали общаться. Позднее, когда Андрей устроился в эту же компанию и оказался на моем участке, его отец попросил меня присмотреть за ним, научить тому, что знаю. Разумеется, я так и делал. И с самого начала, и спустя время, когда мы с Андреем вместе стали бурильщиками на «Распадской-Коксовой».

Поначалу в основном относился к Андрею именно как к сыну моего друга. Но постепенно в процессе работы, видя его трудолюбие, желание обучаться новому, доскональный подход к деталям, я стал воспринимать его как равного, как товарища. С учетом того, что я близко знал его семью, он был для меня больше, чем напарник. Если говорить о профессиональных аспектах, в некоторых из них он и вовсе меня превзошел. Например, у него был выше разряд как у бурильщика, чем у меня.

Когда я узнал, что погиб Андрей, это было большим ударом. Ну как так? Почему он? Я его видел буквально за несколько минут до аварии, Андрей стоял, общался с мужиками, смеялся. Как мне потом рассказали, за секунды до обрушения он сказал коллегам, что пойдет догонять меня и зашел в ту же выработку. И сразу случился удар. Очень тяжело смириться, что это случилось именно с ним.

— Вините ли вы кого-то в том, что произошло с Андреем и вами?

— Нет. Ну а кого тут винить? Есть заключение комиссии, что было землетрясение. Это несчастный случай, стихия. Мы вторгаемся в природу, она порой так отвечает. Каждый шахтер, спускаясь под землю, знает, что может произойти нечто подобное. Не просто так нашу профессию называют одной из опаснейших.

— Поддерживаете ли вы связь с другими коллегами с «Распадской-Коксовой»?

— Да, разумеется. Ребята часто звонят, интересуются о здоровье. Иногда просят купить им лотерейные билеты, мол, ты же везунчик. Но, вы знаете, я еще в советские годы пробовал покупать лотерейки — и мне никогда не везло. Я считаю, это было неспроста, и вся удача, которая мне предназначалась в жизни, пришлась именно на момент аварии и дни после нее. Не думаю, что это может длиться вечно и распространяться на все подряд.

— На ваш взгляд, возможно ли полностью исключить вероятность ЧП на угольных предприятиях?

— Нет. Горные породы всегда находятся под давлением, и когда по какой-то причине они приходят в движение, возникает вероятность инцидентов. Риск для людей в шахтах всегда будет. Единственный способ его устранить, как периодически говорят, организовать полностью автоматизированную добычу угля, без участия человека, за счет механизмов и роботов. Но мне это представляется неосуществимым в ближайшем будущем.

— Леонид, что вы бы пожелали кузбассовцам в 2023 году?

— Первое — конечно же, здоровья. Второе — чтобы ваши семьи были крепкими и ни в коем случае не распадались. Ты можешь потерять работу — устроишься на другую, можешь разбить машину — купишь новую. Но если по любой причине обрывается связь с кем-то из самых близких, это очень тяжелая утрата. Ну и третье — желаю кузбассовцам никогда не сдаваться, не впадать в отчаяние, твердо двигаться к достижению своих целей. В какую ситуацию вы бы не попали — раз в нее был вход, значит, обязательно найдется и выход.