«Деньги в кармане крестьян просто кончились»: президент Российского зернового союза — о кризисе в сельском хозяйстве

Кризис в сельском хозяйстве привел к тому, что продажи комбайнов упали в два с половиной раза. Аграрии рады бы обновлять технику, да денег нет, говорит президент Российского зернового союза Аркадий Злочевский. Из-за экспортных пошлин пшеница стала нерентабельна. За последние четыре года площади под озимой пшеницей сократились на 1,8 миллиона гектаров. Фермеры годами работают с нулевой рентабельностью или себе в убыток. За последние пять лет в России обанкротились и закрыли производство 35 тысяч фермеров, сообщил Злочевский в интервью корреспонденту 161.RU.

— Аркадий Леонидович, в аграрной отрасли Ростовской области за последние четыре года продажи комбайнов упали в два с половиной раза по сравнению с 2021 годом. Как вы считаете, почему аграрии стали реже обновлять парк техники? С чем это связано?

— С деньгами, с доходностью. У нас куча проблем, связанных с экономикой производства зерна. Из-за них деньги в кармане у крестьян просто кончились.

— А какие именно проблемы? Вы имеете в виду экспортные пошлины?

— Да, это в первую очередь экспортные пошлины, это квоты [на экспорт], снижение уровня конкуренции на рынке, которое приводит к понижению закупочных цен.

— Какой, по-вашему, последний благоприятный с экономической точки зрения сезон для сельского хозяйства?

— Предыдущие пять лет были благоприятными до 2020 года. С 2015 по 2020 год всё способствовало развитию, и мы росли хорошими темпами. Это привело к рекордным урожаям. А с 2021 года началось разрушение экономики, и вот в результате мы приходим к снижению и потенциала, и валовых сборов. <…> В 2021 году, когда ввели пошлины, мы кричали на всех углах о том, чем закончится эта история, — разрушением производственной экономики. Поэтому 2021 год был заложником фундамента этого разрушения.

— Как вы оцениваете площади под озимыми, повлияла ли на них пошлина?

— Меняется структура озимых. Сокращают под пшеницей. Например, под рапсом озимым растут площади.

— Насколько снизилась площадь под озимой пшеницей?

— Мы оцениваем, что за последние 4 года — с 2021-го — снизили порядка 1,8 миллиона гектаров под озимой пшеницей.

— Вы сказали, что растет количество земли под рапсом. Правильно я понимаю: предпочтение отдают ему и другим масличным культурам из-за их высокой маржинальности по сравнению с пшеницей?

— Да, всё так.

— Разговаривала недавно с аналитиком, гендиректором компании «ПроЗерно» Владимиром Петриченко. Он говорит, что в некоторых регионах рентабельность зерновых отрицательная, где-то на нейтральном уровне, на юге ситуация чуть получше. Как вы можете оценить рентабельность пшеницы в российских регионах?

— Ну так и есть. Чем дальше от порта, тем хуже экономика. Юг близко к портам, поэтому там еще более-менее ничего. Хотя и там проблем хватает, но там по крайней мере рентабельность положительная, а не отрицательная. А чем дальше, тем [хуже].

— Какие убытки понесли аграрии из-за экспортных пошлин на зерно?

— За всё это время, наверное, нет смысла оценивать. Когда они были введены, в 2021-м году, всё отработал мировой рынок. Убытки понесли покупатели нашего зерна, поскольку они не могли обойтись без нашего ресурса, и им пришлось оплатить все эти пошлины в конечном итоге. А вот уже с 2022 года, мы считали, убытки в карманах сельхозпроизводителей составили порядка триллиона за тот сезон, из которых 260 миллиардов — это собранная пошлина. Остальное — это снижение цен и рост маржи экспортеров. Снижение закупочных цен [было] по всем продажам: не только по экспортным, но и по внутренним тоже.

— Правильно ли я понимаю: пошлины поступают напрямую в распоряжение Минсельхоза РФ? Они не поглощаются бюджетом и не распределяются потом через Министерство финансов РФ?

— Да, всё правильно.

— А почему так? Для остальных министерств это же довольно беспрецедентная история?

— Так договорились: как бы вынимаем из карманов крестьян и им же отдаем. На самом деле отдают совсем не в те карманы, из которых вынимают. Пошлину на зерно вынимают из карманов зерновиков, а отдают животноводам, переработчикам. Компенсация по потерям и убыткам непосредственно у тех, у кого вынули эти деньги из кармана, мизерная. По сезону максимальная достигала 20 миллиардов.

— Именно такая ситуация была в Ростовской области. Региональный Минсельхоз распорядился так: в первую очередь выделить зерновые субсидии тем, кто занимается молочным животноводством, потом тем, кто занимается мясным животноводством, и только в третью очередь зерновикам. По признанию донского министра сельского хозяйства, растениеводам денег уже практически не хватило. Насколько это распространенная практика?

— По всей стране так, всё то же самое.

— А почему так происходит? Разве смысл зерновых субсидий не в том, чтобы возвращать деньги зерновикам?

— Нет, таких обязательств никто на себя не брал. С самого начала было ясно, что денег, которые выделяют на компенсацию, будет мизерное количество. Грубо говоря, просто недовольство гасили. Пиар такой был: «Дадим 2000 на тонну — компенсируем потери». На самом деле максимум, который давали по регионам, — это 300 рублей, не больше. Так что про 2000 на тонну можно было не мечтать. А вымыли-то по пять-шесть тысяч рублей с тонны, понимаете? И компенсировали триста рублей.

— Как вы считаете, отменят экспортные пошлины на зерно? Что для этого нужно?

— Ну рано или поздно отменят. Вопрос, когда до чиновников дойдет, что это крайне вредный механизм, который разрушает экономику. То есть насколько мы должны провалиться по производству, по урожаям, чтобы до них дошло. Вопрос: когда это произойдет.

— Думаете, чиновники будут учитывать влияние пошлины на количество собранного урожая? Не логичнее ли оценивать по банкротству фермеров? Вы, наверное, слышали: президент донской Ассоциации крестьянских хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов (АККОР) Александр Родин говорил, что за последний год в Ростовской области закрылись 400 крестьянско-фермерских хозяйств. Они просто не выдержали.

— Да. Но я пока не вижу, чтобы в нынешней команде министерства хоть кто-то был этим озабочен. И сокращением фермерства, и разрушением производственной экономики. Никого не заботит.

— То есть тенденция на банкротство присуща не только югу, а в целом российским аграриям? А сколько фермерских хозяйств за последние несколько лет закрылись?

— Конечно. Очень много на самом деле. За последние пять лет 35 тысяч фермеров в стране закрылись.

— Это просто сумасшедшая цифра.

— Так и есть.

— Неужели она осталась не замеченной федеральным министерством?

— Естественно, министерство знает эти цифры. Они утверждают, что фермеры меняют статус. Не уходят из бизнеса, а на ЛПХ.

— Но ведь из крестьянско-фермерского хозяйства в личное подсобное — это же существенное понижение бизнеса.

— Да, но логика такая у чиновников. Не признают [это своей ошибкой, которая приводит к разрушению производственной базы].

— Давайте вернемся к технике. В Ростовской области больше 58,8% комбайнов старше десяти лет, то есть большинство фермерских хозяйств работает на устаревшей технике. Как обстоят дела с парком техники в целом по стране?

— Это правда, более 50% и есть. Обновление резко снизилось. А обновляли технику на 10−15% ежегодно. Но сейчас этот показатель резко упал, практически в два раза.

— Я брала недавно интервью у Константина Бабкина, совладельца «Ростсельмаша». Он сказал, что 2024 год — это худший год за 10 лет. Гендиректор «Бизон Юг» Сергей Суховенко согласился с этим — отметил, что у дилерской компании тоже худшие продажи за последнее десятилетие. Такая же ситуация и в других регионах?

— Абсолютно. Это прямо лакмусовая бумажка о том, что у нас происходит с экономикой. Крестьяне-то хотят обновляться. У них горячее желание есть, но нет возможности. Денег нет. Не на что такое обновление проводить. Они прекрасно понимают, что это в дальнейшем приведет к падению технологичности и к падению урожая. Но деваться некуда.

— Расскажите подробнее про технологичность посевов.

— Что происходит, когда вы не можете обновляться, а техника выбывает из строя? Повышается нагрузка на единицу техники, а это автоматом приводит к тому, что вы не вписываетесь в погодные окна, в то, что природа дает. А как только вы не вписались, сразу пошла геометрическая прогрессия по потерям. Будь это в посевную кампанию, в уборочную — уже значения нет. Вы просто не вписались в погодные окна, и это автоматом ведет к геометрической прогрессии, к тому, что вы теряете урожайность, теряете валовый сбор.

— В 2024 году донские аграрии столкнулись с сильными майскими заморозками, а потом с продолжительной засухой и собрали на треть меньше урожая, чем планировали. Так это работает: где тонко, там и рвется? То есть потеряли технологичность и поплатились урожаем?

— Всё правильно. Если вы технологично отсеялись, потом технологично убрали, вписались во все погодные окна, то вы теряете минимум. В Америке в пшеничном поясе в 2013 году была жесточайшая засуха. Американцы потеряли в условиях очень технологических посевов только 10% урожая. А засуха была в полтора раза жестче, чем у нас в 2010 году. В Ростове не такая засуха была в прошлом сезоне — мягче было, не настолько жестко, как в 2010 году. А у американцев в 2013 году [суше] было в полтора раза, чем у нас в 2010 году. То есть по отношению к тому, что было в прошлом году в Ростове, — в два раза жестче. И при этом только 10% потерь урожая. А у нас, соответственно, 30%. Видите, как по-разному. Это прямое следствие нетехнологичности посевов.

— Ведущие предприятия хлебопекарной отрасли подняли стоимость хлеба. С чем это связано?

— Это никак не связано с ценами на зерно, как вы понимаете. Цены на зерно остаются на очень низком уровне — они даже не доросли до уровня 2021 года, например, когда было 17 тысяч за тонну, а сейчас тонна стоит 15 тысяч рублей. И последнюю неделю цены на пшеницу снижаются. Хлебопеки постоянно жалуются вместе с мукомолами в отношении цен на зерно и нагоняют себе стоимость. Это традиционный плач, это скорее фасадная игра, потому что им хоть как-то надо аргументировать подъем цены на хлеб и хлебобулочные изделия. У нас вообще в хлебной сфере очень неадекватная государственная политика.

Мы почему-то считаем, что оправдано удерживать цену на хлеб, подавлять со стороны власти. А на самом деле это неоправданная политика. Абсолютно неоправданная. Во всём мире идут другим путем — через помощь продовольствием. Помогают бедному карману покупать более дорогую продукцию. А мы подавляем цены для всех, в результате мы через такую политику дотируем и богатые, и средние карманы. Им же тоже достается всё по сниженным ценам. Через такую политику губится производственная мотивация.

— Это сказывается на качестве хлеба?

— Хлебопеки долгое время жертвовали качеством, чтобы хоть как-то выживать в такой системе работы. А теперь уже и нечем в качестве жертвовать — дальше уже некуда. Так по социальным хлебам, по крайней мере. Вот они и ищут любые поводы, чтобы поднять цены.

— То есть повышение цен на дизтопливо, логистика, зарплата рабочих и прочие издержки…

— Это гораздо более важные вещи для себестоимости хлебопека, чем цена на зерно. Мы слишком малую долю занимаем в конечной буханке хлеба. В историческом разрезе — от 12 до 23% в цене булки на заводе. Пока эта булка доезжает от завода до прилавка, она дорожает минимум на 30%. Это самый минимум, а зачастую — на 50%. Поскольку хлеб дешевый, логистика очень сильно сказывается.

Качество — это прямое следствие ценоподавления на хлебобулочные изделия. В массовом производстве и в премиальном сегменте колоссальная разница в цене. И с качеством никаких проблем нет в премиальном сегменте. Но во всём мире премиальный хлеб на 30–40% дороже, чем социальный. А у нас — в три-пять раз.

— Как вы считаете, хлеб в России продолжит дорожать?

— Конечно, продолжит. Смотрите на основные фундаментальные издержки: рост цен на энергоресурсы, рост заработных плат, рост ключевой ставки и так далее. Это то, что критически важно в булке хлеба.