Ангелы боли: правила жизни женщин, которые каждый день помогают неизлечимо больным

Эти женщины днём и ночью ухаживают за теми, кто уже никогда не поправится полностью, и для многих незнакомых пациентов становятся последними друзьями в жизни. Конечно, за работу сиделки (ещё их называют помощницами) получают зарплату, но совсем небольшую — как правило, до 25 тысяч рублей в месяц. Их держат не столько деньги — каждая могла бы выбрать более лёгкую и вместе с тем более оплачиваемую профессию, но они не уходят. Четыре сибирячки рассказали корреспонденту

SHE, что заставляет их день за днём ухаживать за тяжёлыми больными — мыть их, кормить и переодевать — и в чём они видят особый смысл своей жизни.

Наталья Кононова, 4 года работает в Обском психоневрологическом интернате:

Мы ухаживаем за тяжёлыми больными, [нужно их] умывать, смотреть за ними, переодевать, менять, перестилать, помогаем кормить, поить, — всё, что связано с жизнью. На прогулку собираем, разговариваем. Газетки приносят — читаем им, или книги, а кому и письма приходят.

Работаем сутки — так просто удобнее, такой график, а потом приходит следующая смена и меняет нас. (М.М.: В ночь тоже работаете?) Конечно, смотрим-следим, всякие же бывают, у нас же тяжёлые больные — кого-то попоить, кого-то переодеть, кому-то что-то надо. Где-то мы втроём возле одного собираемся и обрабатываем (ухаживаем за ним. — Прим. ред.), потому что у нас есть такие габаритные дяденьки-тётеньки, которым нужно перестилать.

Надо с ними по-хорошему, по-доброму, жалко же их. Они же не виноваты. Вот и мы с ними по-тихому; если видишь, что начинает буянить, — уже где-то на шутку переключишь, он успокаивается. Стараемся с ними договариваться. У каждого пациента, у проживающего, есть свои любимчики среди нас, они ждут своих нянечек — и ревнуют, конечно. А мы им приносим из дома на праздники пирожки, блины. Здесь так-то хорошо кормят, но побаловать [хочется], они любят домашнее.

У нас тут пациент играет на баяне мелодии, целый день он нам играет, поёт, а кто-то подпевает. И так день за днём. Бабулечки, которые ходят, тоже стараются — кто-то вяжет, кто-то вышивает.

Каким нужно быть человеком? Не знаю, наверное, терпеливым. Уравновешенным. Я бы не сказала, что я не брезгливая, но ко всему привыкаешь. Просто забываешь об этом и думаешь — вдруг это твой ребёнок, или вдруг бы это был кто-то из моих родственников, дедушка или бабушка. Они уже как родные, все тебя знают, здороваются.

Бывает, что привязываешься. И потом [после смены] звонишь ещё, переживаешь — ела бабулечка или не ела утром, отказалась, уговорили или не уговорили её? Есть некоторые, кого уговаривать надо.

В смене бывало такое, что умирали. Мы смотрим — плохие они, тяжелые, и мы через каждые 5–10 минут ходим, проверяем их, следим за ними. Хотя бы глоток воды подать. Выписываются ли? Нет, выписываются только в одно место.

Надежда Рыбина, старшая медсестра отделения милосердия психоневрологического интерната, работает 40 лет:

Столько не живут, сколько я здесь работаю — почти 40 лет. [Начинала с должности] медсестры, в 1980 году пришла я медсестрой, а в 1983 году уже старшей медсестрой.

У нас здесь тяжёлые пациенты, шизофрения и Альцгеймер в основном. [Для многих] здесь пристанище последнее, можно сказать. Выздоравливать они не выздоравливают, поэтому здесь девочки стараются <…> скрасить жизнь. (М.М.: Сколько они у вас могут лежать?) И полгода, и год, и два, и три, и четыре. Некоторые вообще по 10 лет лежат, по 20 с лишним лет.

Всех жалко. И надо со всеми поговорить, успокоить. Бывают у них и приступы агрессии, но это всё гасится плавно. Надо понимать, что у них заболевания, люди больные. Поэтому действительно у нас семья, потому что у нас даже номера телефонов сотрудников [дают родственникам] — и родственники звонят в любое время дня и ночи. Нянечки, медсёстры, врачи дают свои номера телефонов.

Тяжело, но справляются девочки — здесь остаются стойкие. Те, кто не может всё это видеть, — они уходят, а вот такие [сильные] у нас задерживаются надолго. Те, кто компромиссов не может находить с ними, в полемику вступают, — они быстро уходят. У кого-то чувство брезгливости, потому что люди здесь в постоянном уходе [нуждаются], кому-то жалко их, запахи не нравятся. Да, но большинство остается — добрых, наверное, больше всё-таки. Нужно уметь чувствовать боль других.

Пациент не всегда агрессию проявляет — он может ущипнуть, замахнуться на сиделку. Себя он так проявляет, чтобы обратить внимание. Это не всегда агрессия, конечно, он находится под коррекцией [препаратами]. Но у нас с ними всё на разговоре, на беседе.

Отпуск на 2–3 дня, на неделю, могут взять пациенты, а потом обратно, они даже сами просятся сюда. Им здесь даже лучше, чем дома, потому что работают люди (их близкие. — Прим. ред.), а здесь постоянно около них, режим, всё чётко-строго. И переодеть, и покормить. (М.М.: Родственники часто бросают пожилых?) Да, есть такие, но это единицы всё равно. Но отказываются если… Потом хороним сами — учреждение хоронит. У кого-то их и нет, родственников. Бывает, что объявляются родственники — через полгода, когда какое-то наследство, тогда приезжают.

Наверное, мужчины не считают, что это мужская работа, поэтому единицы только работают здесь, и то они приходили и уходили быстро. Считают, что это женское дело. Даже дома ухаживают в основном женщины за своими родственниками. Помогают нам мужчины из проживающих (из других отделений. — Прим. ред.) — всё равно же тяжело, надо поднять, переложить, перенести, в коляску посадить, перевезти.

Нет, у нас не хоспис, есть надежда и вера в завтрашний день. Если кому как придётся [умереть] — тут уж ничего не поделаешь, но в основном… Живём. Это (смерть. — Прим. ред.) действительно неизбежно, все там будем, каждый в своё время.

Ольга Чупина, 3 года работает частной сиделкой:

До этого работала я и уборщицей, няней, работала домработницей. Сейчас — по объявлениям, где-то по рекомендациям. Больные разные у меня, конечно. Первая пациентка — у неё ногу отняли полностью. Она очень активный образ жизни вела: и на лыжах бегала зимой, и на даче, и тут представляете — ногу отняли. Для неё это был сильный удар и отчаяние. Я приходила — и мне было тяжело видеть её слёзы, её отчаяние, человек настолько выпал из обычной жизни!

Когда мы только начали, я не знала слова утешения — как действовать в такой ситуации, всё вызывало реакцию «напротив». До этого я ухаживала только за своей бабушкой родной, но её-то уже знаешь, где-то если она впадает в истерику [знаешь, как успокоить], а тут человек — не знаешь, как себя поведёт. И мы начали с ней говорить о войне — вели долгие беседы на эту тему, и она со временем перестала плакать. У неё появился огонёк какой-то в глазах. Со временем ей становилось лучше, она на костылях начала ходить, вернулось желание жить.

Второй пациент вообще был тяжёлый, его отправили домой умирать, был за ним комплексный уход, потому что он парализован был, куча сопутствующих заболеваний была. Потом женщина после комы. У каждого пациента свои заболевания, особенности поведения и общения.

Безусловно, с каждым приходится сначала знакомиться, чтобы понять картину общения, картину ухода за больным. Люди, у которых не затронута нервная функция мозга, которые в состоянии адекватно воспринимать, — для них это, конечно, большая трагедия, когда с ними это происходит, когда они понимают тяжесть своего состояния. Присутствует где-то стеснение. Я стараюсь объяснить: «Воспринимайте меня, будто я ваша медсестра». Потому что, конечно, и стеснение, и стыдливость есть, нужно деликатно подойти, чтобы он услышал правильно.

Ко мне не сразу пришло понимание, как себя правильно вести — к таким людям, больным, нужно относиться как к детям. Они действительно не понимают реалий, они живут в своём каком-то мире, и этот мир в какой-то степени им нужно почувствовать самому, чтобы найти контакт. Одно дело — санитарно-гигиенические процедуры, помощь медицинскую оказать, уколы, а вот психологически — это немаловажно. Они же, когда знакомишься, тоже со своей стороны смотрят, изучают человека, составляют мой психологический портрет.

Бывают моменты, когда очень тяжело самому видеть страдания человека. И иногда в плане общения. Отказываются пищу принимать, препараты, — и где-то приходится уговаривать, где-то настойчиво говорить, что это действительно необходимо, что нужно рекомендации соблюдать, чтобы не было рецидивов.

Не могу сказать, что это моё призвание, — конечно, я работаю за деньги, но всё равно. Я считаю, что милосердие — оно всегда должно присутствовать, и когда человек занимается такого рода деятельностью — это немаловажно, потому что люди, особенно больные, они очень тонко чувствуют отношение, обмануть практически невозможно.

Так совпали обстоятельства, что я ушла [от одного подопечного], а потом мне позвонили, что он… умер. И я как будто родного человека потеряла. Конечно, тяжело, привыкаешь, привязываешься, что не думаешь, что он чужой человек.

Знаете, как в Библии сказано? Приятнее отдавать людям. Может быть, это пафосно, но нет ничего приятнее, чем человеческая благодарность, и когда видишь эти благодарные глаза, это отношение доброе к себе — и ничего дороже нет, это и даёт мне силы. Конечно, были моменты, когда я очень сильно уставала — и психологически, и эмоционально, и физически уставала, но, наверное, свою нишу я нашла. Дело не в деньгах, дело в моральном, нравственном плане.

Надежда Слижевская, сиделка психоневрологического интерната, работает второй год:

Здесь есть совсем тяжёлые, есть полегче — и есть бабушки, а есть помоложе. Самый молодой — к 40 годам ближе.

Нужно ко всем ровно относиться, чтобы не было разделения и чувства, что я зашла к этой бабушке, и я к ней как бы лучше отношусь, — нет, нейтралитет надо держать со всеми. Если, допустим, одна мне приглянулась, а вторая не очень, я же не могу к одной ходить по одному подходу, а другой — много, они же будут чувствовать себя ущербными. Они же общаются только с нами по факту. И мы к ним ко всем относимся с уважением, как к старшим.

Получается, что я не брезгливая. Брезгливый не сможет здесь работать, наверное, потому что принять даже старость не все могут, а если старость и инвалидность? У нас есть перчатки, средства защиты, но тем не менее это же тактильный контакт — со слабой психикой люди не смогут здесь работать.

До этого я вообще в торговле работала, поэтому я пришла сюда по принципу «смогу не смогу» — и я смогла. Я настроила себя на то, что я помогаю людям и многое зависит от меня, эта помощь. Я приехала осознанно, хотя и не имея большого представления. Есть азы, конечно, всё равно мы все за кем-то ухаживали: за детьми, за старичками — наши бабушки, дедушки, у кого-то родственники болеют.

Надо быть внимательным — нужно вовремя вызвать медика, по любому вопросу мы сразу обращаемся в медчасть, потому что, сами знаете, ситуации разные.

Женщины, наверное, более терпеливы, изначально женщины детей маленьких [нянчат], мужчины же меньше сидят с детками, меньше их переодевают, более брезгливо к этому относятся.

Бывает, пациентам здесь даже лучше. Вот она сидит в частном домике — ни водички принести, ни печь истопить, а здесь и помогут, и покормят, дома же скорую некому вызвать. Поэтому многим людям на благо. Да и заболевания психические — дома кто проследит, чтобы она выпила лекарство?

После работы? Я оставляю всё здесь, так проще, а домашние проблемы оставляем дома. Если у меня дома что-то не ладится, я же не могу прийти и грубить людям.