«Остался бы комбайнером, умер бы счастливым»: 40 лет назад к власти пришел Горбачев — заслуженно ли его ругают?

Ровно 40 лет назад, 11 марта 1985 года, главой СССР стал Михаил Горбачев. Тогда же началась финальная глава в истории Союза, закончившаяся его распадом в конце 1991 года. Споры о том, какую ответственность за этот крах несет сам Горбачев, кипят до сих пор. Одни считают, что СССР уже был обречен и ставят в заслугу последнему лидеру вклад в дело мира. Другие напротив называют его чуть ли не худшим правителем в истории России. «Who is Mr Gorbachev?» — тридцать лет назад с таким заголовком выходили западные газеты, и вопрос остается сегодня. Журналист 74.RU Артем Краснов задал его политологам и свидетелям тех событий, и вердикт их достаточно бескомпромиссен.

Горбачев пришел к власти в силу «естественных причин». 10 марта 1985 года скончался предыдущий генсек СССР Константин Черненко, став третьим кремлевским старцем, умершим за три года: до этого в 1982 году ушел Леонид Брежнев, в 1984 году — Юрий Андропов. Тот период иронично называли «гонкой на лафетах», и проблему возраста кремлевских лидеров осознавали уже и в самом политбюро. Горбачеву только что исполнилось 54 года, и он казался политиком совсем другой школы, более открытой и человечной.

Политолог Василий Кашин говорит, что первые годы правления Горбачева были пронизаны ожиданиями выхода на новый виток развития, и этот энтузиазм продержится года три.

— В своих выступлениях Горбачев был не столько красноречив, нет. Но он говорил иначе, чем до него, — объясняет Василий Кашин. — До него был язык окостенелого официоза, однообразие форм, которые вели к усталости населения. Особенно сильно этот кремлевский официоз не воспринимала образованная часть населения. Горбачев не то что говорил блестяще, у него было хорошее образование, но узкий кругозор и сельский выговор, над которым все посмеивались. Но он говорил прямо, создавая иллюзию, что он может изменить то, что всем уже давно надоело.

Научный руководитель института региональных проблем, политолог Дмитрий Журавлев говорит, что в момент прихода Горбачева к власти у народа были отчасти «царевские иллюзии», что придет новый правитель и всем станет хорошо.

— Элита была более цинична и понимала, что Михаил Сергеевич просто болтун, — говорит эксперт. — Он же не с Марса прилетел: он работал в Ставрополье, позже был секретарем ЦК по сельскому хозяйству. Его потенциал был понятен. С другой стороны, я тогда одного чиновника спросил: «Как вы Горбачева к власти пропустили?» Он ответил: «Нам же надо было остановить Гришина» (Виктор Гришин, член Политбюро СССР. — Прим. ред.). То есть малый потенциал Горбачева воспринимался скорее как плюс: дескать, большого вреда с него не будет. А потом его уже было не остановить.

Политики прошлого существовали в сумраке кремлевских коридоров, а Горбачев не чурался популизма и ходил в народ: в новостных программах 1985 года показывали сюжеты, как он общается с людьми на улицах:

— Вы к народу только поближе будьте! — напутствует его кто-то.

— Да куда уж ближе, — смеется Михаил Сергеевич, стоя в толпе.

Политик, народный депутат СССР и депутат Госдумы первого созыва Сергей Станкевич говорит, что запрос на перемены накопился и в крупных городах СССР, и внутри самой компартии, но до прихода Горбачева он не выражался явным образом.

— Это было молчаливое ожидание с обсуждениями разве что дома на кухнях, — вспоминает Сергей Станкевич. — Главное ожидание было связано с экономикой: хотелось уйти от тотального дефицита всего к хотя бы относительной доступности товаров и услуг. Горбачев излучал надежду на основательные перемены уже своим видом, стилем и манерой поведения. Обычно после смерти вождя ждали три дня до назначения преемника. Горбачева назначили уже 11 марта. Таково было общее нетерпение даже наверху.

К середине 1980-х СССР оказался на спаде: в магазинах не прекращался дефицит товаров (он достигнет пика позже, в момент затеянной Горбачевым перестройки), в чем многие винили плановую экономику. Назревал продовольственный кризис: СССР покупал зерно за границей, были проблемы с мясом и не только. А тут еще цены на нефть упали со $100 за баррель до $30–40, сократив пространство для маневра. Оборонная часть экономики доминировала над гражданской и высасывала ресурсы общества, а политический застой не давал надежды на перемены.

Горбачев с его свежими речами казался человеком новой формации. Он начал резво и через месяц, в апреле 1985 года, провозгласил курс на ускорение. Подстегнуть стареющие советские производства планировали и до Горбачева, но он превратил это начинание в громкий политический лозунг.

— Всё и началось с ускорения, с попытки интенсифицировать производства, — объясняет Дмитрий Журавлев. — То есть мы не будем ставить новые, более производительные станки, мы заставим людей бегать быстрее. Это проигрышная стратегия, ведь основная часть советских заводов построена в 1930-х годах, и с тех пор фактически не модернизировалась. С какой бы скоростью ты там ни бегал, ты получишь то, что есть. Поэтому идея ускорения не удалась. Но, провалив одну реформу, Михаил Сергеевич не сказал: «Вы знаете, вот не получилось». Он объявил другую, более масштабную.

Более масштабная реформа называлась словом перестройка, и в 1980-х оно навязло на зубах, хотя никто в точности не понимал, что оно значит.

— Перестройка подразумевала, в частности, перевод военного производства на гражданские рельсы, — продолжает Дмитрий Журавлев. — Но это не удалось. Военные предприятия стали делать кастрюли по технологиям космических кораблей. Дальше пошли экономические меры, но все они были поперек смысла, точнее, они были простенькими. Как с Никитой Сергеевичем Хрущевым: мы выбираем не разумное решение, а самое простое. Как такового плана у Горбачева, я думаю, не было, был метод научного тыка. Одна реформа провалилась, быстро придумаем более масштабную. В конце концов реформы перешли в политический пласт.

Многие отмечали демагогический характер перестройки, хотя она сама демагогию и высмеивала. По телевизору крутили ежедневную передачу «Прожектор перестройки», но ее смысл размывался всё сильнее. Единого курса перестройки не было: скорее, она повлекла ряд ситуативных решений, последствия которых в конце концов стали угрожать позициям самого Горбачева. Реформы не приносили облегчения, уровень жизни падал, народ уставал от лозунгов. Одновременно набирала обороты политическая оппозиция Горбачеву как со стороны старых партийных бюрократов, так и более радикальных сил во главе с Борисом Ельциным.

Еще один лозунг горбачевских времен — это гласность, то есть отказ от тотальной цензуры и практики замалчивания проблем. Позже эта политика приведет не просто к снижению контроля над СМИ и обществом, но и рассекречиванию архивов, публикации ранее запрещенных авторов, реабилитации диссидентов и появлению политической оппозиции КПСС.

По мнению политолога Сергея Маркова, настроения Горбачева вполне соответствовали духу времени, и вопрос был, скорее, не в идеях, а в исполнении.

— В советском обществе были запросы на улучшение ситуации в экономике, повышение уровня жизни и социальной справедливости, но это универсальные требования, они существуют всегда и везде. А специфическим запросом была свобода, — говорит Сергей Марков. — За предыдущие десятилетия уровень жизни вырос, и на место рабочих 1930-х годов пришли образованные люди 1980-х. Возникло классическое противостояние, когда уровень социально-экономически-культурного развития общества обогнал развитие политической системы. Люди хотели больше свободы, в том числе свободы перемещений, доступа к фильмам и книгам. Политика Горбачева соответствовала этим запросам.

Для самого Горбачева установка на гласность казалась естественной, ведь он и сам откровенно рассуждал о проблемах советского общества, призывая активнее подключаться к самокритике. Вероятно, он видел в этом резерв для совершенствования общества. На деле же пробку цензуры выбило, как у взболтанного шампанского: СССР долго жил в режиме «радиомолчания», невысказанных претензий накопилось много.

Сергей Марков говорит, что много общался с Горбачевым лично, и вспоминает, как водил студентов к нему на лекции.

— Когда студенты узнавали, что будет такая лекция, у них было невероятное воодушевление: это же Горбачев, это живая история, политический тяжеловес, — вспоминает он. — Но итогом таких лекций было полное разочарование студентов, и, наверное, вот это чувство характеризует весь горбачевский период. Я всегда положительно относился к его устремлениям, но не результатам его деятельности.

В 1987 году, поддерживая дух перестройки, в СССР попытались расширить систему хозрасчета предприятий, то есть начали перевод советских промышленных гигантов на рыночные модели работы.

При чисто плановой экономике предприятию спускали сверху цифры выработки, обеспечив которые, оно получало свою долю госфинансирования. При такой модели заботиться, например, об удовлетворенности покупателей не нужно, потому что эта удовлетворенность никак не сказывается на плане производства и на финансировании. В расширенной версии хозрасчета предприятия переходили на самофинансирование и должны были зарабатывать больше, чем тратить: прямо как в «загнивающих Америках». Тогда же появились кооперативы: по сути, частные предприятия, из владельцев которых позже выйдет немало олигархов.

Дмитрий Журавлев считает, в предложенном виде идея была обречена на провал:

— Выяснилось, что экономику двух укладов, о которой так много говорили при раннем Горбачеве, контролировать не удается. Потому что в государственной части экономики деньги-то безналичные, а в частной — наличные. Вот этот переход экономика не пережила. Кроме того, как показал еще НЭП (в 1920-х годах. — Прим. ред.), мы не можем контролировать частные собственнические инстинкты. То есть во время НЭПа приходилось сажать тех, кто работает с НЭПом, коммунистических чиновников. И здесь тоже ничего не получалось.

Переход к рынку противоречил первоначальным установкам СССР (как его понимала партийная бюрократия) и создавал всё новые дилеммы. Промышленность СССР быстро устаревала, была изолирована от внешнего мира, ориентировалась на гигантские объемы выпуска, лишая предприятия гибкости. Изменение схемы финансирования не заставило заводы вдруг обновиться и кратно увеличить производительность, а привело лишь к череде кризисов и усилению дефицита.

Василий Кашин считает, что причина не в самом курсе на рыночные отношения, а в управленческой неэффективности Горбачева.

— Почему КНР ускорилась, а СССР пришел к катастрофе? — рассуждает он. — Ответ: из-за разного качества руководителей. Дэн Сяопин и другие лидеры КНР прошли «великий поход», войну с японцами, с Кореей, ужасы культурной революции, и они понимали, как происходят изменения в обществе. В СССР к власти приходили люди без опыта, бюрократы, карьерный рост которых был связан с типичными добродетелями бюрократов: аккуратностью, подотчетностью. У них был не самый высокий уровень образования, узкий жизненный опыт, бюрократическая трусливость.

Кризис середины 1980-х годов Василий Кашин не считает достаточным оправданием для провала горбачевских реформ.

— Да, в СССР был кризис, но СССР оставался работающей диктатурой, и экономические показатели из расчета на душу населения современная Россия превзошла в 2000-х годах, а в некоторых бывших республиках их не превзошли до сих пор, — отмечает он.

Близкого мнения придерживается политолог Сергей Марков:

— Горбачеву не хватило фундаментальных знаний для проведения реформ. Та же сталинская система могла себе позволить ошибки, потому что была, с одной стороны, проще, с другой, у нее существовал огромный резерв силы. Но к горбачевским временам общество стало сложнее, а Горбачеву не хватило понимания, что именно делать. И когда начались ошибки, купировать их было нечем, потому что не было резерва силы.

Сергей Станкевич полагает, что отношение к Горбачеву менялось по мере накопления ошибок.

— Антиалкогольная кампания опустошила бюджет и обозлила народ, — замечает он. — Эксперименты с «ускорением» производства, хозрасчетом, введением госприемки на предприятиях, выборностью руководителей на заводах и тому подобное раздражали, поскольку ожидания не оправдывались. Жить становилось труднее. Перестройка стала терять массовую поддержку примерно в 1988 году. Горбачев не понимал системные причины кризиса и пытался улучшить то, что работать уже не могло в принципе. До 1988 года он просто потерял время на разговоры и попытки лекарством от насморка лечить гангрену. А дальше все его решения, даже верные по направлению, были половинчатыми и запоздавшими. В решающий момент в 1990 году ему нужно было решительно поворачивать к рыночной экономике даже ценой раскола КПСС на две партии, предложив консерваторам отделяться. Но он не решился. С осени 1990 года перестройка сворачивалась, а СССР распадался.

Горбачева любили на Западе еще со времен его первой встречи с Маргарет Тэтчер в 1984 году. На контрасте с прежними лидерами СССР он сразу создал репутацию политика, с которым Запад может вести диалог.

Горбачев много говорил о необходимости разоружения, что укладывалось и в его стратегию снижения милитаризованности экономики, поэтому многие и сейчас называют его президентом-пацифистом (Горбачев стал первым и единственным президентом СССР в 1990 году).

— Президент-пацифист? — удивляется Сергей Марков. — Во-первых, пацифисты не должны идти в президенты. Во-вторых, снижение напряженности с Западом уже шло, уже была разрядка, и оставалось лишь словесное противостояние. То есть разрядка выглядела горбачевским достижением, но достижением не была. Она уже к тому моменту произошла.

Согласен с этим мнением и Василий Кашин.

— К середине 1980-х годов в противостоянии с Западом были эффективные правила коммуникации, определенный уровень взаимного уважения, и острота ушла еще после Карибского кризиса. Были тяжелые моменты в начале 1980-х, но система работала и тезис о близости ядерной войны был преувеличен, — убежден он. — Главное, была стабильная система международных отношений, и к этому надо стремиться и сейчас. Ни один человек не был убит в противостоянии СССР и Запада в тот период, а вот когда Союз распался и начались войны, всё стало хуже: сначала череда конфликтов на постсоветском пространстве, потом в Югославии.

Дмитрий Журавлев считает, что внешняя политика Горбачева вообще мало что дала СССР:

— В то время на Западе все говорили: «Горби, Горби». Он был очень популярен там, но что мы с этого получили? Может быть, и надо было вывести войска из Германии, но немцы же предлагали за это материальное вознаграждение. Но мы отказались, ведь иначе Горби не будет самым лучшим немцем в Германии. И не надо Охотское море пытаться отдать американцам, но тогда же Горби не будет самым популярным человеком в Америке. То есть он такой мелкий человечек, для которого собственная популярность важнее стратегических целей государства.

Сергей Станкевич всё же считает, что в общественной жизни Союза горбачевские реформы оставили положительный след.

— Были общедемократические перемены: свобода слова, собраний, партий, конкурентные выборы, возрожденный парламентаризм, реабилитация репрессированных, осуждение сталинизма, примирение с церковью, свобода выезда из страны, узаконенное предпринимательство, завершение «холодной войны», согласие на демократические перемены в Восточной Европе, — перечисляет он.

Попытки реформировать политическую систему СССР на фоне гласности привели Горбачева к неожиданному для него результату, когда он оказался зажат между двумя лагерями: консервативной партийной элитой и набравшей неожиданную силу демократической оппозицией из числа его собственных выдвиженцев. Значимую роль здесь сыграл будущий президент России Борис Ельцин. Он заручился поддержкой народных масс и был готов идти гораздо дальше Горбачева, для которого сохранение СССР и коммунистических идеалов оставалось одним из приоритетов.

Василий Кашин считает, что в этом противостоянии вскрылись самые слабые черты Горбачева:

— Ельцин на контрасте с ними выделялся политическим талантом, знал, как обращаться к обществу. Горбачев был карликом на фоне тех задач, которые он пытался решить в меру ограниченности его сил. А потом он струсил и занимался выживанием, и вошел в историю как один из самых плохих правителей.

Помимо Ельцина в развале СССР сыграло роль и отношение политической номенклатуры, убежден Василий Кашин.

— 15–20% верхнего слоя советского общества были заинтересованы в демонтаже и развале СССР: они выигрывали от нового перераспределения собственности, — говорит он. — Среди элит того времени тоже видели, что по сравнению с другими странами они живут хуже, и многих это бесило. Политическое предательство в те годы носило массовый характер. Горбачев — это фигура античных масштабов, но со знаком минус. Плохой, трусливый, глупый.

Сергей Марков придерживается близкого взгляда:

— Горбачев столкнулся с сопротивлением консервативной части аппарата, стал усиливать общественную активность, и в итоге не смог справиться. Его политические реформы наложились на социально-политические, и всё вышло из-под контроля. Начал он хорошо, но когда понял, что пошел не туда, нужно было действовать жестко, проявить твердость. Вместо этого у него власть просто отобрали.

Дмитрий Журавлев говорит, что попытка Горбачева снизить роль коммунистической партии, в которой накапливалось недовольство, и перенести центр тяжести на народ стала самоубийственным шагом. Так, в 1990 году прошел первый съезд народных депутатов СССР — это был новый орган власти, который легитимизировал первые шаги к развалу СССР, в частности, принял декларацию независимости России.

— Как только произошли выборы народных депутатов, компартия потеряла монополию на власть, — подчеркивает Дмитрий Журавлев. — И хотя там были квоты, и среди народных депутатов было много сторонников Горбачева, там были люди, настроенные гораздо более радикально, чем Михаил Сергеевич.

Еще одним выстрелом себе в голову стал начавшийся в апреле 1991 года так называемый Новоогаревский процесс: попытка подписать новый союзный договор и переформатировать СССР.

— Поскольку Горбачев был слабохарактерный, на него начали давить со всех сторон, а поскольку он поддавался давлению, давили больше, больше, больше, — продолжает Дмитрий Журавлев. — В результате вместо Союза получилась конфедерация. И нужно было эту конфедерацию отменить, выйти и сказать: я не подпишу это. А он не смог.

В 1991 году консервативные элиты попытались перехватить инициативу: Горбачева заблокировали на даче в Форосе, а власть в стране после путча принял на себя государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП). В Москву ввели танки, но народной поддержки идея спасать СССР не получила. Окончательно Союз распался в декабре 1991 года после подписания Беловежских соглашений между Борисом Ельциным с лидерами Украины и Беларуси.

— Сказать о Горбачеве что-то хорошее, как о политике? Ничего не скажу, — подытоживает разговор Дмитрий Журавлев. — Вот как отец и муж он был бесспорно хорош. Это был такой Николай II: человек, который очень любил семью. Как я понимаю, это была замечательная семья, где была искренняя любовь к детям. Наверное, если бы Горбачев остался комбайнером, умер бы счастливым и любимым всеми.

Мог ли кто-то справиться лучше? Сергей Станкевич считает, что реализовать нечто вроде китайской модели преобразований можно было в середине 1970-х годов, если бы удалось довести до результата реформы Алексея Косыгина.

— Он начинал преобразования на 15 лет раньше Дэн Сяопина в Китае, — говорит Сергей Станкевич. — Дэн во многом повторял Косыгина. Но правившая в СССР компартия реформы Косыгина свернула и предприняла вторжение в 1979 году в Афганистан. Теоретический шанс на эволюционный переход оставался у Юрия Андропова в 1983 году, но он не понимал глубины проблем, не имел плана выхода и запаса здоровья. Когда власть досталась Горбачеву, время на эволюционные перемены практически ушло, а Горбачев продолжал его щедро тратить. Лучше Горбачева в тогдашней верхушке КПСС никого не нашлось.

Горбачев ушел с поста президента уже не существующей страны — СССР — 25 декабря 1991 года. Позже он неоднократно ставил себе в заслугу факт добровольного и бескровного отречения от власти.

Михаил Горбачев умер в возрасте 91 года — это случилось 31 августа 2022 года. Вот что о нем говорили политики в то время. А вот подборка его самых ярких цитат.