Дочка видела папу только в СИЗО. Осужденный по делу «Зимней вишни» — о приговоре и жизни после трагедии

Григорий Терентьев до пожара в «Зимней вишне» был начальником надзорной службы и не думал, что 25 марта 2018 года его жизнь резко изменится. До той страшной трагедии он работал днем, а по вечерам делал ремонт во взятой в ипотеку квартире и ждал рождения дочери. Девочка появилась на свет в тот самый день, когда вспыхнул ТРЦ. Побыть с ребенком спасатель успел недолго — вскоре его взяли под стражу и следующие шесть лет он мог видеть малышку только через решетку СИЗО. Мать мужчины не дождалась его освобождения и умерла, пока пожарный находился под следствием.

В интервью NGS42.RU бывший спасатель рассказал, в каких условиях содержался почти шесть лет, как с проблемами справлялась его семья, по сути, оставшаяся без средств к существованию, а также о причинах пожара, впечатлениях от Парка Ангелов и вине других осужденных.

— Давайте начнем с момента, когда мы с вами виделись последний раз — в день оглашения результата рассмотрения апелляции. Когда вы туда шли, на что надеялись?

— Надежда умирает последней, и у меня была, что суд нас оправдает. Мы с самого начала говорили, что нашей вины нет, с обвинением и приговором мы не согласны. Тоже было и в суде первой инстанции. Всё судебное следствие мы старались показать, что предъявленные доказательства не применимы в обстоятельствах произошедшего и нашей вины в этом нет. Мы рассчитывали на оправдательный приговор.

— Вы же всё время были в СИЗО и в колонию не попали?

— Ну, знаете, в СИЗО намного хуже. Понимаете, что такое прожить почти шесть лет в комнате 12 квадратов? Там никуда не пойти, без всяких передвижений. На прогулку только, да на суды. Прогулка тоже условная, там двор три на четыре метра, все телодвижения ограничены. Я человек, скажем так, природный, люблю рыбалку, охоту и для меня очень тяжело было находиться в этих стенах.

В колонии больше передвижений разрешено, есть длительные свидания — два-три дня семейные или просто с супругой. Здесь только краткосрочные по 45 минут. Поэтому день в СИЗО приравнен к полутора в колонии. Но обыватели этого не понимают.

— С кем вы сидели все эти годы?

— Да разные люди были, разные судьбы. Когда стало больше 50 сокамерников, я перестал считать. То на два дня заведут, то на неделю, то на полгода, то на месяц. С кем-то несколько раз сидел. В основном, это бывшие сотрудники правоохранительных органов, чиновники, представители власти. Дольше всего просидел с сотрудником администрации одного из округов и директором оздоровительного лагеря. Имена озвучивать их не хочу. Все они, конечно, слышали о пожаре, спрашивали и были удивлены, почему нас в этом обвиняют.

— С другими фигурантами сидели в одной камере?

— С утра всех выводят на суд и разводят по так называемым «отстойникам», в которых мы ждали, пока нас повезут. Там я видел и Сергея Генина, и Андрея Бурсина, когда они были в СИЗО, Александра Мамонтова (бывший глава МЧС Кузбасса — Прим. ред.) со мной всегда ездил. Так мы всегда по разным камерам сидели, но пересекались иногда, от этого там никуда не денешься.

— На суде вы говорили, что встречали Мамонтова на пожарах, ну и вообще по работе, а Генина и Бурсина до этого знали?

— Ну конечно же. Когда я работал начальником караула во второй части, Генин пришел туда устраиваться. Одни сутки отработал у меня стажером и ушел в другой караул. С Бурсиным мы тоже пересекались на пожарах часто.

Про Мамонтова я на суде говорил, чтобы охарактеризовать его как человека. Он приезжал на пожары как начальник главного управления. Он несмотря на то, что мог быть в генеральском мундире, мог взять ствол, пожарный рукав и помочь тушить пожар. Он не боялся марать форму и пропахнуть дымом, лез в огонь вместе со всеми.

И я приводил пример, когда во время тушения лесного пожара увидел в дыму и пламени человека в боёвке, присмотрелся, а это Мамонтов. У меня чуть глаза не выпали. В его полномочия это не входило, он мог не делать ничего, но просто помогал.

— Генин с Бурсиным мне говорили, что не во всём поняли обвинение. А для вас всё понятно было?

— Я не понял формулировку самого обвинения. Не понял, как подменили ввод в эксплуатацию второй части здания и сделали его под объект защиты. И не понял суть обвинения. Мне непонятно, как можно было включить его в проверку, нарушая законы.

Тем более я руководитель. Всем планированием занимаются нижестоящие лица: инспектор и начальник отделения. И по должностным обязанностям начальники отделения контролируют инспекторов, которые занимаются планированием. У меня было пять отделений, в том числе в Кемерове и Березовском. Мы потом сливали все в один план, который я утверждал. Получается, в действиях нижестоящих специалистов не нашли халатности, а я почему-то оказался виноват. По логике, на скамье должны были оказаться и инспектор с начальником отдела, но они же всё правильно сделали. Представляете, 5000 объектов под надзором только в Кемерове, знать их все одному невозможно. Я думаю, что за нас взялись в связи с резонансом. Хотели показать народу, что виноваты не простые инспекторы, а вышестоящие чины, которые якобы допускали всё это безобразие.

— Насколько я помню, у вас родился ребенок незадолго до пожара в «Зимней вишне».

— Непосредственно в день пожара, 25 марта в 20 часов, у меня родилась дочь. Она должна была родиться позже где-то на неделю, жена лежала на сохранении, но узнала про «Зимнюю вишню», что я там, и у нее начались роды. Через два месяца, 25 мая, меня арестовали. Я успел забрать жену и малыша из роддома, недели две побыл дома, так как был в отпуске, затем, 9 мая, попал в больницу. Видимо, стресс был сильный: дочь родилась, пожар произошел. Только вышел, на следующий день меня взяли под стражу. Как была возможность, они приезжали в СИЗО. Я, конечно, переживал, как они будут ехать сами из Гурьевска до Кемерова. Но раз семь-восемь за это время мы с ней виделись.

— Почти шесть лет девочка вас видела только за решеткой. Как ей объясняли, почему так происходит?

— Когда маленькая была, никак не объясняли. Когда подросла, сказали, что папа в тюрьме. И всё. Ну, она вообще не понимала, что это такое. Сейчас говорит: «Папа, ты был в тюрьме». Главное, что она меня признает. Спасибо супруге, что воспитала дочь так, что она знает папу, несмотря на то, что я с ней практически не жил. Мы с ней хорошо ладим, дружим, общаемся, играем.

— Она не боится, что кто-то придет и снова папу в тюрьму заберет?

— Да нет, она у меня такая, на позитиве. Страха у нее нет. Да и за что меня забирать? Когда меня освободили из СИЗО, отправив под подписку о невыезде и мне нельзя было Кемерово покидать, они с женой приезжали. Два-три дня побудут, собираются уезжать, а она у меня спрашивала, почему я не еду, объясняли, что так надо.

— Вы не работали, так как были в СИЗО, жена была в декрете. Как жила ваша семья?

— Перед тем, как меня посадили, мы купили в Кемерове однокомнатную квартиру. Посчитали, что по съемным жить дорого, лучше за свою платить. Жил там и ремонт делал после работы. Пока сидел, моя мама умерла. У супруги мама и папа тоже умерли. Все по факту жили на мою пенсию и всё. Сослуживцы поддерживали, друзья. Кто финансово, кто банку меда привезет, кто с дровами поможет. Оказалось, что те, с кем сильно не общался, больше поддержали, чем те, на кого я надеялся.

Что дальше? Буду думать, найду себя. Пока вон курочек буду разводить, а дальше посмотрим. В Кемерово возвращаться не планирую, город мне не зашел.

— На суде вы говорили, что понимаете трагедию тех, кто потерял на пожаре близких, соотнося это с тем, что не могли видеться с дочерью?

— Я просто сам отец. И понимаю, что чувствуют родители. Очень тяжело хоронить своих детей, это самое страшное. Я очень сына люблю, дочь и понимаю боль других любящих родителей. Время, конечно, лечит, но и калечит. Эта боль на всю жизнь. Не дай Бог никому пережить такого.

— На первых судах по первому делу всегда было много родных потерпевших, но на ваших я их практически не замечал. Как думаете, почему?

— Это лучше у них спросить. Но многие не верили, что мы виноваты, думали, что мы «стрелочники». Они появлялись на судах, когда подавали компенсацию, всё остальное время их не было. Я спрашивал у них, за что меня надо наказать? И многие даже не знали: то я якобы не туда ствол подавал, то тушил неправильно, руководил не так. Понимаете, люди даже не знали, в чём я обвиняюсь. Но просили строго наказать.

— Вы вообще хорошо помните день пожара, не считая того момента, что у вас дочь родилась?

— Конечно. Это был выходной день, ко мне приехал сын и мы должны были с ним погулять. Семья у меня жила в Гурьевском районе, а я сам в Кемерове. Ну и, получается, что два раза в месяц только мог вырваться к своим родным и близким. Мне позвонил диспетчер, сказал, что горит торговый центр. Я сына отправил домой и поехал.

На месте увидел, что были развернуты силы и средства, все тушили пожар, потом был сильный хлопок, люди начали всех отводить. Снаружи паники не было. Всё было внутри, и непонятно, сколько людей там находится. Мы выясняли, сколько могло быть в залах, смотрели, сколько покупало билеты, кто вышел, кто не вышел. Информации, что там находятся люди, первоначально, когда я приехал, не было. Потом начали находить погибших.

— МЧС РФ ставило эксперимент, который показал, что людей из здания ТРЦ вывести было невозможно физически. Это же утверждали и Генин с Бурсиным, вы тоже считаете, что это нельзя было сделать?

— Я работал начальником караула, по образованию инженер по безопасности, и я скажу, что невозможно сделать всё одновременно. Звено из четырех человек максимум может вывести одного человека. Там надо было за очень короткое время собрать такое количество сил и средств, в том числе личного состава, которого у нас во всей Кемеровской области, наверное, нет, чтобы одновременно привлечь их на пожар и дать туда войти. Им там и разместиться было бы негде.

— Получается, нужно было 240 спасателей, чтобы вывести 60 человек.

— Да-да. А чтобы их вывести, на них нужно одеть противогаз, либо спасательный капюшон. И это же не просто толпу вывести, а нести на руках тех, кто потерял сознание. В дыму достаточно сделать два-три вдоха, чтобы ноги онемели и пропал контроль над ними. Меня самого как-то раз выводили. И те, кто надышался там, сами передвигаться не могли. Я так и не понимаю, как Генин должен был всех вывести.

— Вы предполагали, что там столько погибших может быть? Я к тому, что у нас, журналистов, которые там работали, и горожан, что часто посещали ТРЦ, зная, сколько там бывает людей, было предчувствие, что первые сообщения о жертвах это только начало большой беды.

— Нет, конечно. Нет, вообще никаких предположений не было. Знаете, я подобные мысли гнал от себя прочь, потому что всегда человеческие жертвы на пожаре приносят боль не только родственникам, но и тем, кто тушит огонь и занимается профилактикой.

Поначалу мы думали, что это детская шалость. Мы собирали первичную информацию, начали опрашивать родителей, детей, но потом приехали следственные органы и отобрали все объяснения. Но этих пояснений в материалах дела я в итоге не нашел.

— Вы были на месте пожара после освобождения?

— Да, заезжал в Парк Ангелов. Мне больно там находиться, как для других людей, не знаю. Что надо было сделать с этим местом — не мне решать и мое мнение ни на что не повлияло бы. Сделано красиво, с душой. Для кого-то это место скорби, а кто-то будет там радоваться.

— Вам не кажется, что таким способом стерли память о происшествии, о самой причине трагедии?

— Самое главное, что выводов никто не сделал. Причиной что было? Возгорание кубика, который обладает высокой токсичностью, дымообразованием и очень быстрым распространением пламени. Как определили, якобы со светильника капнула раскаленная пластмасса и загорелись кубики. Не было бы кубиков — не было бы ничего. Я в суде поднимал вопрос о запрете эксплуатации таких кубиков или делать их из других материалов, но во всех ТРЦ они как были, так и остались. Никто же этот вопрос больше не поднял. Ладно, светильник, а если ребенок пошалит? А статическое электричество, которое тоже приводит к пожарам? Вот, что надо убирать. Я не надзорник уже, но душа-то болит. Конечно, можно поставить большой памятник, можно маленький, главное, чтобы память была.

— Судя по вашим словам, вы не согласны с версией о причинах пожара, которые озвучило следствие.

— Да, у меня до сих пор вопрос в подвешенном состоянии остался. Там же две экспертизы есть. Одна говорит, что очаг пожара был наверху, другая — что внизу. Причины я так и не понял, в нашем деле в них никто и не разбирался. Просто озвучили данные экспертизы и сказали, что якобы это доказывает нашу вину, хотя нас не обвиняли в возгорании.

— По делу о пожаре осуждены 15 человек. Себя вы виновным не считаете, а кто, по-вашему, справедливо получил приговор?

— Я не буду комментировать этот вопрос, не мне решать.

— За те годы, что прошли с момента пожара, вы слышали от кого-то, кроме потерпевших, что вы виноваты в произошедшем?

— Ни от кого не слышал. Друзья, которые были до этого, так со мной и остались. Они сейчас на меня немножко обижаться начинают, что я на них не реагирую, одни звонят, другие, давай туда поедем, давай то, сё. А я говорю: «Парни, подождите, дайте в себя прийти, дайте сейчас с делами разобраться, потом я с вами и на охоту, и на рыбалку, куда захотите».

Все знают, что я не виноват.